Навязчивость, паранойя и перверсия

Где мы ищем происхождение этих предрасположений? Мы обратили внимание на то, что рассматриваемые психические функции – прежде всего сексуальная функция, но также и различные важные функции Я, – прежде чем достичь состояния, характерного для нормального взрослого человека, должны пройти долгое и сложное развитие. Мы предполагаем, что это развитие не всегда осуществляется безупречно, что общая функция претерпевает последовательное изменение. Где его часть задерживается на предыдущей ступени, там возникает так называемое «место фиксации», к которому в случае заболевания, вызванного внешним нарушением, может регрессировать функция.

Таким образом, наши предрасположения представляют собой задержки в развитии. В таком понимании нас утверждает аналогия с фактами общей патологии при других заболеваниях. Однако при ответе на вопрос, какие факторы могут вызывать такие нарушения развития, психоаналитическая работа останавливается и уступает решение этой проблемы биологическому исследованию[76].

Основываясь на этих гипотезах, мы уже за несколько лет до этого рискнули подступиться к проблеме выбора невроза. Направление нашей работы, которая сводится к тому, чтобы разгадать нормальные условия из их нарушений, заставила нас избрать совершенно особый и неожиданный пункт нападения. Последовательность, в которой обычно приводятся основные формы психоневрозов – истерия, невроз навязчивости, паранойя, dementia praecox

[77], – соответствует (пусть и не совсем точно) хронологическому порядку, в котором эти патологии прорываются в жизни. Истерические формы болезни можно наблюдать уже в раннем детстве, невроз навязчивости обнаруживает свои первые симптомы обычно во втором периоде детства (в возрасте от шести до восьми лет); два других психоневроза, объединенных мною как парафрения, проявляются только после пубертата и в зрелом возрасте. Эти проявляющиеся последними нарушения прежде всего оказались доступными нашему исследованию предрасположений, оканчивающихся выбором невроза. Присущие им обоим свойства мании величия, отхода от мира объектов и трудности переноса заставили нас прийти к выводу, что предрасполагающую к ним фиксацию нужно искать на стадии развития либидо до выбора объекта, то есть в фазе аутоэротизма и нарцизма. Следовательно, эти столь поздно проявляющиеся формы заболевания восходят к очень ранним торможениям и фиксациям.

Соответственно, мы бы указали на то, что предрасположение к истерии и неврозу навязчивости, к двум истинным неврозам переноса с образованием симптомов в раннем возрасте, следует искать в более ранних фазах развития либидо. Однако в чем состоит здесь задержка развития и, прежде всего, в чем заключается фазовое различие, которое должно было лежать в основе предрасположения к неврозу навязчивости, а не к истерии? Об этом ничего долго нельзя было узнать, и от моих ранее предпринятых попыток разгадать эти две диспозиции – например, что истерия, должно быть, обусловлена пассивностью, а невроз навязчивости активностью в инфантильном переживании – вскоре пришлось отказаться как от неудачных.

Я возвращаюсь теперь на почву клинического индивидуального наблюдения. Я долгое время наблюдал одну больную, невроз которой претерпел необычное изменение. Он возник после травматического переживания в виде тревожной истерии и на протяжении нескольких лет сохранял этот характер. Но однажды он неожиданно превратился в невроз навязчивости в самой тяжелой форме. Такой случай должен быть важным в нескольких отношениях. С одной стороны, он, вероятно, мог претендовать на значение двуязычного документа и показать, как идентичное содержание выражается обоими неврозами на разных языках. С другой стороны, он угрожал вступить в противоречие с нашей теорией предрасположения как задержки развития, если бы мы не решились предположить, что у индивида в развитии его либидо может быть несколько слабых мест. Я себе сказал, что не имею права отвергать эту последнюю возможность, но вместе с тем очень хотел понять этот случай болезни.

В ходе анализа этого случая мне довелось увидеть, что положение вещей было совершенно иным, чем мне казалось. Невроз навязчивости представлял собой не очередную реакцию на ту же самую травму, которая вначале вызвала тревожную истерию, а реакцию на второе событие, которое полностью обесценило первое. (Стало быть – правда, пока еще допускающее обсуждение, – исключение из нашего тезиса, утверждающего независимость выбора невроза от переживания.)