Навострятся ли тупари

словно праведника наказанием!

Потеснилась толпа ошарашенно:

видеть сердце живое… страшно!

И нашлась же, представьте, нашлась

глотка, выдохнувшая:

«Наша власть!»

И холодная чья-то рука

дотянулась некстати —

представьте! —

пальцы в сердце вошли, как рога…

Был комочек, комочка «нет-с».

Конец!

Ну, а люди,

как ртуть на блюде,

с площадей разбежались сонных…

И сердца их в футлярах сохнут.

МОЗГ ЗЕМНОЙ

Небо сквашено,

а мы — подавно.

Нас морочит нефтескважина:

нет фонтана…

Раскапризничался, видите ли!

Тщетно чмокает насос.

Послетались представители,

как спасатели на «SOS».

Только «стружки» не хватало!

Нет фонтана.

Спёкся спектр в случайной лужице.

Строг бурмастер,

как бурмистр.

Хоть молись о нефти в ужасе!

Кровь живая, не вода она…

Нет фонтана!

На снующих спинах робы

перекошены, как ромбы.

Или курам на смех выжег

труд тавро на бывшей пашне

для ажурнейшей из вышек,

как для Эйфелевой башни?

Чудо света ждет вандала.

Нет фонтана!..

Есть фонтан!

До поднебесья

нефть,

как нерв,

свободней бейся!

Наклоняюсь…

И за мной

обезумевшие гости

льют на лица, ловят в горсти

черно-бурый мозг земной…

Я уверенно зимую:

шприц проник в кору земную,

выдан мудрости паек.

Поумнели!..

Тише! Это не по мне ли

лунный колокол поет?

ЗАСУХА

Закат сгорает от стыда

за день, что так беспечно прожит.

Бегут от пастырей стада

по пыльной палевой пороше.

Рюкзак мой полон.

Я — порожен!

Вон, кисти красные сцепив,

рябины ждут в пьянящих позах.

А клен колеблется в степи,

как странник, уронивший посох…

Ночлегом гостя награди!

Но хутор в запустенье светлом,

он забулдыжничает с ветром,

скрестивши руки на груди.

Ни капли неба нет в колодцах,

как сострадания в колоссах. —

Пророк, громами огорошь!

Твой дождик жаждущих излечит…

Лежит без речек, как без речи,

сухой земли огромный грош.

Рога вонзаются в зенит

над шляхом, шляпками поросшим.

В молочных струях зной звенит.

Стакан мой полон.

Я — порожен!

САМОСПАСЕНИЕ

Давно не приносили вы икорки,

недужны телом, духом смятены…

Трамваев апельсиновые корки

к окраинам московским сметены.

Нас с вами тоже вымели из центра,

как гвозди, что отторгли от доски.

Счастливых лиц оранжевая цедра

ненастно зеленеет от тоски.

 Придется приохотиться к рублям,

к упитанным базарным кораблям

и плавать их эскортом в их эскадре,

наглея в белофартучной обшивке.

О Магелланы, о рублеискатели,

примите Дон Кихота по ошибке!

Не похудею я, а разжирею.

Я разведу цветов оранжерею.

Я розы превращу в букет банкнот,

посею авторучку и блокнот.

Но ведь из них не вырастет ни строчки,

посев взовьется ложью молодой…

И ваших рук осенние листочки

не попадут в мою ладонь.

ДЕТИ ПОЛНОЧИ

Собеседники — ты да жена.

Лампа старая дожжена.

Ноша новая тяжела.

Что ты скажешь нам, тишина?

Но у кумушек-черепах

неизвестное в черепах.

Утопили лунный черпак

в том колодце, что порчей пропах.

Дети полночи

просят помощи:

«Милосердные самаряне,

устилайте свой путь соболями!»

Для кого-то там, за морями,

в небе, знойном от стрекоз,

зреет солнца абрикос…

Ах ты, кровная,

коронованная,

драгоценная пустота!

Мрут в соленом степу стада…

У цветка на фламинговой ножке

стали ржаветь листочки-ножики,

и летит с лепестков сожаленье,

словно стеклышки с ожерелья…

Чей же перст нас еще осенит?

Вздулось дно, и упал зенит.

Занавесьте замочные форточки:

подозренье присело на корточки!

Дайте мне чужие очки,

чтоб ничего не чувствовать.

ЭЛЕКТРОПОЕЗД

Ты укачал меня почти,

электропоезд…

Твои колеса мне прочли

электроповесть.

Синели окнами твои

телеэкраны.

И речи каплями текли,

как телеграммы…

Над спектром матерщинных брызг,

над мелодрамами

душа, распахнутая вдрызг,

шумела травмами.

Тоски исчадье —

четвертинка-невредимка,

а с нею счастье —

Эвридика-невидимка!

Пускай не полная чекушка,

а початая —

счастливец ласкою тщедушной

опечатывает:

«Войди ты в мое

положение —

в итоге боев

поражения!..»

Нужда у сердца в закуточке,

а щемит-то!

Он общипал все точки

общепита…

Он правду-матку резал

и… зарезал!

Теперь он в кресла — Крезом,

а мы — с кресел…

Ох, хоть бы ход ускорил,

друг-электропоезд!

Ты счастье склеиваешь с горем,

как прополис…

ВАГОН

Зачем вагон торчит на пляже?

Зачем внутри купальщик пляшет?

В ЗИЛках сюда песок завозим.

Отсель, хоть спринтером потей,

не раньше чем часов за восемь

домчишься до стальных путей…

Вагон, что спорил с вьюгой с бешеной,

вдруг одинок, как всадник спешенный,

не нужен вдруг, как камень сброшенный,

не нумерованный, не спрошенный.

Вагон из тех, из безрессорных,

в которых, бегая от тюрем,

играл ногтями беспризорник

на клавишах зубов ноктюрн.

Вагон, что стал в войну теплушечным,

пил суп по порциям по ложечным,

противостал засадам пушечным,

пёр на Берлин при свете плошечном.

Вагон, что молодежь ударную

в столицах принимал колонною

и вез под песенку гитарную

разжиться хлебом в степь Голодную.

Ты долго был мне красным светочем.

Ты снился мне. Я твой ездок.

Ведь, если верить людям сведущим,

жизнь снится в виде поездов…

Ты стал ни шаткий и ни валкий.

На пляж попал ты этим летом

на должность переодевалки

и начал пахнуть туалетом.

Преобразившийся вагон!..

В огонь почетнее, в огонь!

СТРОПТИВЕЦ

Работал по две смены Робот.

Был Роботу несвойствен ропот.

Готов и по три смены не простаивать —

в нем внутренность-то не простая ведь,