Навсегда, до конца

Политическое же бюро, выделенное заседанием ЦК 10 октября, стать действенной руководящей силой не смогло, да практически к работе и не приступало. Владимир Ильич оставался в подполье; Зиновьев и Каменев ударились в открытое штрейкбрехерство; Троцкий, этот, по выражению Ю. Мартова, «человек, который всегда приходит со своим собственным стулом», думал не столько о революции, сколько о том, как бы выпятиться на ее фоне самому, — всячески лавировал; Сокольников не отличался последовательностью в идейных своих позициях. Оставались Бубнов и Сталин. Двое — это не Политбюро...

Наконец, ВРК был органом Петроградского Совета (председатель Совета — Троцкий!), а сам Военно-революционный комитет возглавлял в те дни Павел Лазимир, человек честный, но левый эсер (вскоре он станет большевиком, но пока...).

Значит, нужен принципиально новый, единый, действенный, боевой политический центр по руководству восстанием.

Его и выделили — знаменитая «пятерка», тотчас направившаяся в Смольный. Заменить Ленина «пятерка» не могла. «Подменить» его, работать под его руководством — руководством в силу обстоятельств скрытым, незримым — была обязана и могла.

Чтобы до конца обозначить роль и место Андрея Сергеевича в Октябрьском вооруженном восстании, следует сказать еще вот о чем.

Для проведения операции по аресту Временного правительства и обеспечения перехода власти к Военно-революционному комитету 25 октября был создан полевой штаб ВРК в составе: группа по захвату Зимнего — Владимир Антонов-Овсеенко, Николай Подвойский, Григорий Чудновский; комиссар Петропавловской крепости Георгий Благонравов; командир группы отрядов Красной гвардии Константин Еремеев. Все — большевики-ленинцы.

Шестым в штабе был Андрей Бубнов, ему, как единственному в этом органе члену ЦК, поручили общее руководство штабом.

4

На Муринском остановили дребезжащий грузовой мотор, втиснулись в кузов к матросам, сваленным дремотой, — проснулся только один, выругался, тотчас опять заснул. В городе стояла тишина — третий час ночи. Добрались без приключений и задержек.

Солдат у парадного входа Смольного — с неладной, как бы нарочно прилепленной, бородой, в папахе, сбитой набок, нетуго подпоясанный, шинель без погон, отмененных Керенским, на штыке винтовки нанизаны листочки разовых пропусков — откинул винтовку, преграждая путь, стребовал документ. Сталин молча отстранил «винтарь», спокойно прошел мимо часового, тот опешил и не успел окликнуть. У троих удостоверения членов ЦК были наготове. Бубнов же замешкался, шаря по карманам, ища отстуканную на трепаной машинке бумагу, пришлось расстегнуть кожанку, — обзавелся-таки ею! — ветер прохватывал, Андрей Сергеевич злился на себя и на солдата, ни в чем не повинного. Солдат ждал, отчего-то слегка улыбаясь, и эта — не к месту — улыбка еще больше злила Бубнова. Наконец нашел, протянул, развернул. Часовой даже не глянул в удостоверение, а прислонил грозное свое оружие к стенке и облапил было Андрея Сергеевича длиннющими ручищами. И без того рассерженный, Бубнов отстранился — это еще что за штучки, выпил, что ли?

— Андрюха! — орал солдат. — Андрюха, черт собачий!

Времени для разговоров не было, перекинулись несколькими фразами. Никиту Волкова мобилизовали, на фронте стал большевиком. Что ж, сказал Андрей, я так и думал, что рано или поздно к нам придешь окончательно. И спасибо тебе, дружище, ты нас крепко выручал, когда служил в управе. А ты большим начальством заделался, говорил Никита, я тебя не в первый раз вижу здесь, думал, сам подойдешь, узнаешь, зазнался, товарищ. Да где узнать тебя с такой бородищей, отвечал Андрей, — и не зазнался, а замотался, Никита, видишь, какая идет кутерьма...

Еще 1 июля Смольный, занимаемый Институтом благородных девиц, разделили дощатой переборкой по вертикали на две части. В левой оставались девицы, перепуганные насмерть, как и начальница их, княгиня Голицына. Еще бы не перепугаться: другую половину дворца, построенного специально для привилегированного учебного заведения архитектором Кваренги, дворца уютного, блиставшего чистотою и бонтонностью, захватили мужланы, провонявшие махоркой, кислыми шинелями, опоясанные ужасными патронташами, сплевывающие на пол, оскверняющие воздух теми словами, от которых в прежние времена любая дама или барышня тотчас упала бы в обморок. Хорошо хоть, что по собственной воле воздвигли этот деревянный, дощатый безобразный забор, отделив тем самым агнцев от козлищ, по крайней мере, не могли покуситься на девичью честь воспитанниц. Но княгиня спала дурно...