Навсегда, до конца

— ...Слушай, Благонравов, уйми прыть и не занимай попусту аппарат, и другим звонить требуется, тебе сказано — получишь приказ...

— ...Извините, мадам, и попотчуйте своих воспитанниц валерьянкой и чем-нибудь еще успокоительным, со своей стороны, безопасность их гарантирую...

— ...Собираются? Что ж, пускай заседают? А? Пускай заседают, ананасов им подкинь и рябчиков... Не понял, говоришь? Частушка такая появилась... Думаю, последний раз собрались эти «министры-капиталисты». Ты готов, товарищ Овсеенко? Ну и молодцом...

— ...На Петроградской, в Народном доме? И будет петь сам Шаляпин? Завтра, в среду, двадцать пятого, в половине седьмого пополудни? «Борис Годунов»? Разрешаю. И, говоришь, все билеты распроданы? Забавно... Разрешаю...

— ...К Тер-Арутюнянцу, да, комендант, да нет, не комендант (совсем голову мне заморочили), комиссар Кронверкского арсенала, скажете — я распорядился. А почему, собственно, так поздно получаете винтовки? Торопитесь, медлить нельзя...

— «...Его высокому превосходительству господину товарищу гражданину Ленину...» Это надо ж так ухитриться потитуловать...

— ...Пытаются не выполнять? Пригрозите расстрелом. Да, да, расстрелом. От имени комитета. Ничего, я беру ответственность...

— ...Да узнал, узнал я тебя, положи трубку. Случилось? Да нет, не случилось, а... пришел Владимир Ильич. Ну и что, а почему нельзя прямым текстом? Хватит, поконспирировали... Вешай трубку, некогда...

10

«К гражданам России!

Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки... Военно-революционного комитета...»

«Товарищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, совершилась».

В. И. Ленин.

Комиссар железнодорожных узлов А. С. Бубнов послал по железнодорожному телеграфу телеграмму: «Всем, всем, всем... Революция победила в Петрограде.

Член Военно-революционного комитета А. Бубнов».

11

...Под утро 27 октября, в пятницу, когда закрылось последнее заседание съезда Советов, когда разошлись делегаты — кто домой, кто на заводы, в полки, кто на вокзалы в надежде уехать поскорей, разнести по стране известие о победе, — когда, разбредясь по разным комнатам Смольного, прилегли на час-другой вздремнуть члены только что выбранного ВЦИК и остались дежурить у аппаратов большевики, взявшие власть, когда даже Феликс, проверив караулы, отправился отдохнуть — ему, коменданту, отвели выгороженный где-то закуток, — когда не слышно было нигде перестрелки, а часовые взбадривали полешками усталый костер на брусчатке у парадного крыльца, когда матрос, глянув на изморенного, чуть не шатающегося от усталости комиссара в кожанке, отломил край липкой буханки, протянул молча и комиссар горбушку взял, сунул в карман кожанки, — Бубнов задержался на ступенях главного входа, от горбушки, подаренной матросом, так и не откусив.

По бокам, меж колонн, стояли на турелях пулеметы«максимы», костровый блик метался по мостовой, и, кажется, в костре пекли картошку. Есть не хотелось. На душе было странно пусто, было очень пусто на душе. После расскажет ему Станислав Станиславович Пестковский: знаешь, было мучительное напряжение, вот оно, жданное десятилетиями, свершилось — и вдруг ощущение пустоты...

Он миновал кованые ворота (пропилеи по бокам воздвигнут через несколько лет) и очутился на Екатерининской площади, пустынной и настороженной. Прямая Шпалерная еле виднелась в предутреннем сумраке, сзади, как бы огибая дворец или перескакивая через него, сильно тянул ветер с Невы, охтинский, восточный ветер. Какой-то ненужный, ненастоящий, будто во сне или в синематографическом кадре, порожняком, сам по себе, проехал извозчик, его можно было окликнуть и поехать куда-нибудь. Куда? Зачем? К кому? Не в Иваново же Вознесенск и не в Москву, где сейчас Маруся и Герман. Впрочем, что до него Марусе... А Герман еще мал. Однако и не так уж мал, девять лет...

Извозчик повернул, завидев, должно быть, одинокого человека, — вдруг прикажет ехать куда-нибудь? Куда? Извозчику было тоже все равно, лишь бы ехать с живым седоком и не без надобности, а куда велят, все едино куда... Лошадка стала спокойно, и, не дожидаясь зова, не спрашивая, Бубнов устроился в пролетке.

Ехали не по набережной, как было бы много короче, а непутево: по Шпалерной, обогнули Таврический, голый сад, на Кирочную и опять свернули, вдруг обратно свернули, на Знаменскую, Бассейную, очутились у Михайловского замка и — через Марсово поле, по-иному Царицын луг, по Миллионной — к Зимнему.