Навстречу Нике

Наши неразлучники сейчас же впорхнули через круглое отверстие летка в приставленный к открытой дверце клетки домик, осмотрелись, начали вставлять себе в хвост расщепленные веточки, бумажные полоски, таскать туда. И с интервалами в несколько дней снесли ещё пять яичек. Самка день и ночь насиживала их, согревала своим материнским теплом. В результате теперь у нас щебечут четыре птенчика.

— Папа, давай дадим им названия!

— Какие?

— Один пусть будет Карандашик, другой – Фломастер, третий – Юбочка!

— Интересно. А четвёртого как назовёшь?

— Ещё не придумала.

За окном зима, декабрь. А у нас цветут растения. Подобно живым цветам, порхают в клетке красно–зелёные неразлучники.

— Вот попугайчики родились, – говоришь ты вечером, придя из детского сада. – А когда я родилась? Когда у меня будет день рождения?

— Скоро. Первого февраля тебе будет целых три года! А мне в мае семьдесят…

Внезапное появление Лёвы вырвало из небытия прошлого уже стирающийся в моём сознании образ А. М.

Был такой период нашей дружбы, когда я стал брезговать его вечной склонностью к пьянству, стремлением к любому окололитературному заработку, к халтуре. Был период, когда мы не виделись несколько лет.

И вот однажды зимой меня разбудил телефонный звонок. Я включил ночник, глянул на часы – начало седьмого утра.

— Володя! Я только что приехал на электричке. Скорей одевайся, приезжай. Жду на выходе из метро «Белорусская–радиальная».

— Зачем? Какого рожна?

— Должен передать тебе одну вещь.

— Какую? На улице мрак, мороз. С какой стати?

— Приезжай. Прошу тебя! – он чуть не плакал.

Выйдя в морозных облаках пара из дверей метро, я сразу увидел А. М. Замёрзшего. Одиноко стоящего под фонарём с каким–то плоским пакетом в руках.

— Возьми. Пусть это будет тебе, – сказал он срывающимся голосом. – Последнеё время занимался одной деятельностью. Решил завязать. Всё! Хватит обманывать старушек.

Он всучил мне обёрнутый в газету и обвязанный верёвкой пакет, остановил такси и уехал.

Дома я взял ножницы, разрезал бечёвку, в недоумении развернул газету. Передо мной на столе лежала расчленённая по всей длине икона.

Я испытал почти физическую боль, глядя на разъятый лик Христа, изображённого на тускло–золотистом фоне с раскрытым Евангелием в руке, где было выведено: «Придите ко Мне все труждающиеся и обременённые».

Тогда до встречи с отцом Александром, до моего крещения было ещё далеко, лет пятнадцать, Я ничего не понимал в иконах, но немедленно, в тот же день, поднял на ноги пол–Москвы, пока не передал сокровище специалисту, работающему в реставрационной мастерской. Умолил его ни в коем случае не покрывать изображение свежими красками, только как можно аккуратнее и крепче составить обе половины, осторожно смыть грязь, не стирая патины времени.

Через месяц икона вернулась ко мне. Целая. Изумительно тёплая, родная.

С тех пор, как можешь видеть, она всегда висит над секретером.

Родители были несколько шокированы её появлением. Но в восьмидесятом году, как–то вернувшись вечером домой, я застал маму в своей комнате. Она стояла на стуле с белой тряпкой в руке, смотрела на лик Христа.

— Решила смахнуть пыль, – несколько смутившись, сказала она.

Через полгода моя мама и твоя бабушка Белла умерла от последствий инсульта, парализовавшего речь, правую половину тела. Как это произошло, подробно описано в «Здесь и теперь». С тех пор не могу перечитывать те страницы. Нет сил от горя. Не смог её исцелить. Всем помогаю, а самым близким не могу. Такова странная закономерность, присущая, говорят, не только мне.

Обо всём правдиво, документально, написал я в той книге. Только не о самом главном. Постеснялся тогда раскрывать сокровенное.

Перед самой её смертью я свою маму крестил.

Склонясь над её постелью в больничной палате, понял по тяжёлому прерывистому дыханию – началась агония. Спросил:

— Мамочка, Беллочка моя, хочешь креститься?

Левой, не парализованной рукой вывела у меня на листке записной книжки: «Да!»

Поцеловал её. Вызвал врача, сестру. Сунул им денег, попросил, чтобы ни на миг не оставляли. А сам на такси бросился к друзьям, которые водили знакомство со священниками.

Уже два года знал я отца Александра. Но он в тот момент находился далеко, в Пушкино. А тут дорога была каждая минута.

Друзья, муж и жена, стали трезвонить во все концы Москвы. Священники в тот час находились в церквах, служили литургию. Тогда мне было сказано, что в крайних, экстренных случаях любой христианин может сам совершить таинство крещения. Я получил листочки с необходимыми молитвами, бутылочку крещенской воды, крестик на шнурке.

И помчался обратно.

Мама была ещё в сознании. Никогда я так не волновался. Выполнил положенное. Потом приподнял её голову, надел крестик. Перекрестился. Вслух прочёл «Отче наш…». Заметил, она чуть шевелит губами, пытается вторить…

И внезапно начала уходить. Я вызвал врача, тот – реаниматоров. Они попросили меня выйти из палаты. Вскоре вышли сами, сказали: конец. Что–то такое говорили между собой о столовой, о том, что туда привезли морковные котлеты.