Навстречу Нике

«Не беллетристика, не философия, не фантастика. Непонятно, под каким грифом выпускать ваши книги? К какому жанру принадлежат? – говорили они. – У нас теперь рыночная экономика. Непонятно, как это предлагать книжным ярмаркам, магазинам». Они не понимали, в жизни нет никаких жанров! Что доказали своим творчеством мои великие учителя – Чаплин, Феллини, Маяковский. Единственное произведение, которое должно было выйти в свет, – это мои воспоминания об отце Александре, которые я написал по горячим следам после его гибели, боясь позабыть малейшую черту любимого человека. Изо всех сил постарался оставить его в живых.

Августовским утром 1991 года поехал на «запорожце» в некое находящееся на Пушкинской площади издательство «АО Вита– Центр», чтобы подписать приготовленный к печати текст. Я опасался, как оказалось, не без оснований, что редакторша уберёт некоторые неповторимые детали. Уже тогда начались попытки создать из отца Александра образец хрестоматийного среднестатистического святого. Уже тогда многие, спекулируя его именем, знакомством с ним, делали карьеру…

Поглощённый горестными мыслями, я забыл обо всём на свете. В то время вообще был, как неживой. Единственное, что оставалось в жизни – крестильный крестик на груди, подаренный батюшкой.

Доехал от своего дома до площади Маяковского. Она почему–то оказалась перекрытой для движения. Свернул налево по Садовому кольцу, потом направо на улицу Чехова.

С приближением к площади Пушкина увидел дым перегретых двигателей, елозящие танки, бронетранспортёры. И вспомнил о ГКЧП! Ведь вечером было объявлено о том, что Горбачёв болен, сидит в Форосе, а так называемые коммунисты снова берут власть, создали какой–то Комитет. Лица их на экране телевизора были на редкость брюзгливы, отвратны.

Я оставил машину близ угла улицы, лавируя между бронетехникой, дошёл до издательства, уверенный, что сегодня оно закрыто или редакторша не пришла, не смогла пробиться в центр города.

Но она была на месте. Ждала.

Воспоминания мои большие. Пока я их внимательно вычитывал, пока спорил, возвращал на место вычеркнутое редакторшей, грохот за окнами усиливался.

Когда я подошёл к «запорожцу», издали увидел – теперь перекрыта боевыми машинами пехоты и улица Чехова. Назад пути не было. Оставалось выехать на Пушкинскую площадь, вызывая насмешки сидящих на танках солдат, двигаться к бульварному кольцу. Я надеялся доехать до Нового Арбата, уже по нему домчать до Садового, а оттуда как–нибудь свернуть в сторону дома.

— Арбат перекрыт. Там баррикада, – сказал капитан милиции, когда я оказался у ресторана «Прага». Однако махнул жезлом, велел молодцам с автоматами пропустить. Видимо, потому что увидел на моей машине инвалидный знак.

Я домчал подозрительно пустынным Арбатом до перегородившей его баррикады. Там меня не только не пропустили, а вознамерились неизвестно за что арестовать.

Я развернулся, дал дёру назад.

«Ну, что, убедились? – сказал капитан милиции, когда я поравнялся с ним. – Попробуйте вернуться на Пушкинскую. Здесь всё заблокировано».

В одиночестве ехал я вдоль Тверского бульвара. Сквозь кроны его деревьев жёлтым пятном мелькнул Литературный институт, возле которого я когда–то угощал сигаретами дворника Андрея Платонова.

На площади снова увяз в хаосе танков и БТРов. Остановился.

— Ты за кого? – спросил я одного из сидящих на танке солдат.

— За кого прикажут, – равнодушно ответил он.

Его сотоварищи в комбинезонах и шлемах стояли тут же, покуривали.

Я вышел из машины. Тоже закурил.

— А вы за кого? – спросил танкист.

— За вас.

— Коммунист или демократ?

— Я, ребята, состою в партии Иисуса Христа… – вытянул из–за расстёгнутой у горла рубашки цепочку с распятой на кипарисовом крестике фигуркой и стал проповедовать, как меня учил батюшка.

Танкисты затоптали окурки, придвинулись, слушая.

— Станете стрелять в народ из этих танковых орудий и пулемётов – попадёте в самих себя…

На этой фразе меня прервал вклинившийся в толпу майор.

— Прекратить агитацию! Что вы здесь делаете? Заблудились? – он глянул на номер «запорожца», выдернул из кармана кителя радиотелефон, что–то приказал, дважды повторив номер моей машины. – А ну–ка, езжайте отсюда к Маяковской. Там пропустят.

Пропустили…

Тогда, казалось, победили демократы, Ельцин. Казалось, победили и через два года при очередной попытке партийной номенклатуры повернуть страну вспять. Сколько ярких лиц, на экранах телевизоров, сколько новых имён на газетных страницах! Слова «свобода», «справедливость» были у каждого на устах.

И упустили победу.

Где же сейчас эта шумная рать, эти демократы, «друзья народа»? Думаешь, несут гнёт поражения, влачат жизнь, как все остальные? Как бы не так!

Кому заткнули рот, дав возглавить какой–нибудь никому не нужный институт, кому – какой–нибудь фонд, кому просто дали большую жилплощадь. Пришлось побывать кое у кого, видеть этих стареющих, вальяжных неудачников, пишущих на компьютере мемуары среди антикварной мебели.

А меня через год после ГКЧП стали тревожить ночные телефонные звонки.

— Ещё жив, сволочь? Скоро отправим вслед за твоим жидовским духовным отцом.