Навстречу рассвету

До середины прошлого века островная страна Япония совсем не имела флота. Виновата была политика самоизоляции, которую в течение веков проводили японские императоры. Считая себя богоизбранными, они ни с кем не хотели знаться, никого не пускали в свою страну и никого не выпускали из нее. Первыми, кто научил их строить корабли, были русские моряки.

Это случилось в 1854 году в том самом, когда англо-франко-турецкие войска штурмовали Севастополь, а по Амуру впервые плыл пароход «Аргунь» в сопровождении большого каравана барж и плотов с войсками и переселенцами. В ноябре в японский порт Симода на фрегате «Диана» прибыла русская дипломатическая миссия во главе с адмиралом Путятиным для завершения начатых ранее переговоров. А в декабре на Симоду обрушилось землетрясение и цунами. Волны то кидались на берег, то столь же стремительно откатывались. «Прилив и отлив сменялись с такой быстротою, что в продолжение полуминуты глубина изменялась более чем на сажень», — писал Путятин в своем рапорте царю. Корабль, стоявший на двух якорях, крутило, как щепку. «Фрегат в продолжение 30 минут сделал 42 полных оборота». Город был разрушен полностью, а «Диана» пострадала настолько, что с нее срочно пришлось свезти на берег все пушки и прочее снаряжение.

Попытки спасти фрегат не удались, команда сошла на берег и оказалась как бы на необитаемом острове: уплыть из Японии было совершенно не на чем. И тогда русские моряки приняли естественное для робинзонов решение: строить корабль. Среди бумаг, снятых с «Дианы», оказались чертежи небольшой шхуны, по ним-то и началось строительство.

Происходило это в бухте Хеда. На берегу был построен элинг, поставлены стапель-блоки, приготовлен киль. «Во все время постройки шхуны, — писал один из участников того строительства, — находились при ней два чиновника, которые следили за всеми работами, записывали, что делалось каждый день, с приложением рисунков и обозначая русские названия каждой вещи. Так же делали и мастеровые: у каждого была книжка, в которую он срисовывал все, что работал».

«Для вытачивания шкивов, юферсов и проч, был устроен токарный станок, тоже неизвестный тогда японцам. Они хотели тотчас же сделать модель станка, но им обещали отдать этот же самый станок по окончании постройки шхуны».

«14 апреля было назначено для спуска шхуны… Японцы видели такую постройку в первый раз и ожидали какого-то чуда; случись, что шхуна не сошла бы со стапеля, мы потеряли бы в их глазах всякое к нам доверие как к судостроителям».

«Начали выколачивать подпоры, и японцы, повинуясь чувству страха и недоверия, отодвинулись далее от шхуны. Вслед за тем обрубили найтовы, тронули ваги, и шхуна сперва тихо, потом все скорее и скорее, при дружном «ура» команды заскользила по стапелю и свободно заколыхалась на гладкой воде бухты Хеда… Удивленные японцы, присев на землю, безмолвно следили за шхуною, пока она на буксире у подоспевших наших гребных судов не скрылась за первый мыс. Тогда вея толпа чиновников, мастеровых и зрителей отправилась к адмиралу, приседая по-своему и низко кланяясь, поздравила и благодарила за данный им урок».

Осенью того же 1855 года, совершив плавание в Петропавловск и Николаевск, «Хеда» возвратилась в Симоду. По случаю заключения первого договора с Японией эта шхуна и 52 пушки, снятые с фрегата «Диана», были переданы в дар японскому правительству. Построенная русскими моряками «Хеда», таким образом, явилась первым японским морским кораблем. В том же году японцы заложили целую флотилию точно таких же шхун…

Полузабытую историю эту мне удалось вычитать только в старых книгах. Однако такого рода дела предков наших забывать не следует. Вот почему я счел необходимым привести здесь несколько поучительных цитат. Роль этой истории значительна и теперь, когда японское судостроение поднялось так высоко: она свидетельствует о великой пользе добрососедства. Примером такой пользы было также и столпотворение (другого слова не подберешь) японских судов в порту Маго, пришедших за русским лесом.

Проплыли назад и исчезли огни на рейде этого лесного экспортера. Почернело небо над Амуром, и Амур тоже потемнел. Усилился ветер, понес дождевую пыль. Погода стала такой, при которой только бы спать. Но скоро в темноте должны были показаться огни Николаевска-на-Амуре, и оживившиеся пассажиры тащили ближе к трапу узлы и чемоданы.

Мне в отличие от них было грустно и неспокойно. Грустно — от того, что никто не ждал меня в Николаевске, а неспокойно — от неизвестности. Всякий приезжающий в чужой город испытывает это чувство, ибо перед каждым стоит вопрос вопросов: как устроиться в гостинице? Днем бы еще ничего, побегал бы, похлопотал перед разными начальниками и добился. А как быть в такую поздноту?

Поразмыслив, я воскликнул «Эврика!» и отправился к капитану.

— Теплоход прибывает в Николаевск в десять вечера? А отправляется вниз по Амуру только в одиннадцать утра?

— Правильно, — подтвердил капитан.

— Так чего я буду ходить по ночному городу, искать гостиницу, когда могу спокойно выспаться в своей каюте?..