Не доверяй мне секреты

Слышу щелканье клавиш.

– Пока ничего.

– Значит, ничего особо серьезного, так?

– Кто знает. Я еще поищу. Завтра на работу выйдешь?

– Да.

– Ну тогда до завтра… Постой, Грейс!

– Да?

– Ты, главное, не очень переживай. Мы все уладим.

5 мая 1984 года

– Ты ведь не откажешься присоединиться к нам в лагере, да, Грейс? – спрашивает мисс Паркин.

– Мм… Я, вообще-то, хотела…

Но на меня смотрит мама.

– А когда? – спрашиваю я.

– Через полтора месяца. Соглашайся, мы будем очень рады, тем более что в твоем звене теперь Роза. Я понимаю, она еще маленькая, но, честное слово, она такая милая, такая хорошая, и отец ее замечательный человек. Между прочим, очень даже симпатичный мужчина, – задумчиво добавляет она. – Вдовцом долго не прокукует.

Мисс Паркин зашла к нам потому, что папа делает для нее кресло-качалку. Меня ее предложение не очень устраивает, в июне я надеялась увильнуть от лагеря, но сейчас, когда мама дышит мне в затылок, отказаться возможности нет.

– Грейс будет очень рада, правда, Грейс?

Я киваю, пытаюсь улыбнуться:

– Ну ладно, я пошла к Орле. Вернусь к одиннадцати.

– Не позже! – кричит мама мне в спину, и я сдерживаю желание хлопнуть дверью.

До дома, где живет Орла, десять минут ходьбы. Дом у них очень красивый, стоит в стороне от дороги, встроен в естественное углубление в скале, кажется, будто вырастает из нее, прямо как в сказке. Вечер только начинается, и я иду, чтобы помочь подготовиться к празднованию ее шестнадцатилетия. В последние два дня она что-то хандрила, обращалась со мной холодно и свысока, и теперь я надеюсь, хандра ее прошла, я увижу прежнюю Орлу и мы неплохо проведем вечерок вместе.

Стучу в дверь и слышу, что Орла о чем-то громко спорит с матерью. Я не удивляюсь, это у них в порядке вещей. Они частенько ругаются, порой до крика, пока один из них не сдается. Но на этот раз, похоже, дело серьезное, уж больно яростные доносятся вопли. Нажимаю кнопку звонка. Через несколько секунд Орла широко распахивает дверь, не обращая на меня внимания, снова поворачивается к матери и продолжает злобно что-то выкрикивать.

Они ругаются по-французски, да так быстро, что я почти ничего не успеваю понять. Ловлю лишь отдельные фразы: «Это не твое дело!», «Да как ты смеешь!», «Твой отец настоящий джентльмен!» – это кричит Анжелин, а Орла швыряет в нее оскорбительные обвинения: «Salope! Garce! Putain!»[6]

Я в коридоре не задерживаюсь. Знаю, что вмешиваться тут бесполезно. Пробовала раньше, но чуть не схлопотала по морде. Сразу иду наверх, в комнату Орлы, сажусь на кровать и начинаю листать старый номер журнала «Джеки».[7] Вообще-то, мы уже выросли из него, но бывает, или она, или я покупаем номер ради раздела «Письма читателя». Сейчас я читаю письмо под заголовком «Я знала, что он женат, но мне было наплевать». Не успеваю дойти до половины, как в комнату врывается Орла и с такой яростью хлопает дверью, что книжная полка срывается со стены и повисает на одном гвозде, а книги, пролетев в дюйме от моей головы, падают на кровать. Правая щека ее пылает – наверно, заработала от матери пощечину.

– Боже мой, Орла! – говорю я, отбрасывая журнал и принимаясь складывать книжки в аккуратную стопку. – Нашли время ругаться! Что вы опять не поделили?

– А то ты сама не слышала!

Она отталкивает меня, сгребает книги в кучу и кидает на пол, где они лежат жалкой бесформенной горкой с разодранными корешками и смятыми страницами.

– На французском у мадам Жирар мы таких слов, кажется, не проходили, – говорю я, пытаясь приладить полку обратно.

– Да оставь ты, к черту, эту полку!

Она хватает ее за край, срывает со стены и швыряет через всю комнату. Полка летит в окно, ударяется о край стекла, по нему веером расходятся трещины. Одна из них проходит почти до рамы.

– Орла, ты что, обалдела?! – кричу я, хватаю ее за плечи, трясу. – Успокойся! Будешь так себя вести, тебя из дома не выпустят. Хочешь пропустить собственный день рождения?

Она отталкивает меня и роется в тумбочке возле кровати. Под кучей бантиков, косметики, мелких монет спрятана пачка сигарет. Она бросается на кровать, скрещивает ноги. Резко меняет их местами, и кровать трясется. Она стучит кулаком по стенке, сучит то одной, то другой ногой.

– Моя мать – сучка позорная, putain, шлюха!

– У всех матери бывают не сахар, – говорю я, хватая ее дрыгающуюся ногу. – Ничего сверхъестественного в этом нет. Господи, да я сама иногда думаю: «Скорей бы ты умерла», – это про мать. Бывает, так меня достает… но потом это проходит.

Она смотрит на меня, в глазах ее слезы. У меня тоже начинает щипать под веками. Не так часто можно увидеть, как Орла плачет. Насколько я знаю, с тех пор, как в десятилетнем возрасте она упала с гаванской стены и в двух местах сломала руку, она ни разу не плакала, ничего даже близко похожего не было. Бывает, выходит из себя, до ярости даже, может наброситься на кого угодно, вытерпеть все, что угодно. Вот поэтому она мне и нравится. Правда, не только поэтому.

Она отворачивается, ковыряет ногтем обои.