Не дрогнет рука

— Неужели мы обязательно должны лгать друг другу? Неужели между девушкой и мужчиной, если они оба не влюблены взаимно не может быть чистых, честных человеческих отношений, а обязательно их должно разъединять что-то настороженное, притворное, лживое? Ведь бывает же полное доверие между братом и сестрой, между друзьями? Не сегодня, так завтра мы с вами расстанемся, наверное, навсегда, и мне хотелось бы, чтобы вы поняли меня, поверили мне. Да я и не смогу соврать. Сейчас было бы грешно и подло обманывать вас. Вы мне дороги, как хороший товарищ, как друг, как сестра. Мало того, вы мне всегда нравились, ведь вы красивая, умная, обаятельная девушка. Зная вас близко, невозможно остаться равнодушным к вам. Если бы я всячески не боролся с этим, то давно полюбил бы вас. Но к чему это привело бы? Мы никогда не могли бы составить дружную пару. Вы знаете мой скверный, вспыльчивый характер, стремление всегда оставлять за собой в споре последнее слово. Вы тоже иногда бываете резки… Что за жизнь у нас получилась бы? А главное… между нами стал один человек. — Тут что-то случилось с моим голосом, и я мог продолжать только очень тихо: — Я встретил другую…

Галя вздрогнула и попыталась отстраниться от меня, но я ее удержал. Минуту назад я не думал, что решусь сказать Гале про Ирину, и теперь говорил, кажется, не столько ей, сколько самому себе:

— Я даже не знаю путем, люблю ли я ее. Но с тех пор, как мы встретились, я не могу не думать о ней постоянно. Может быть, потому, что она сейчас в большой беде. Я не простил бы себе никогда, если бы оставил ее в такой момент. Но она не хочет моей помощи и скоро, наверное, вовсе меня возненавидит. Это неизбежно, я чувствую. И все-таки я не могу не думать о ней, хотя и без всякой надежды на счастье.

— Так же, как и я, — прошептала Галя, утирая украдкой слезы.

— Когда я уеду, у вас все войдет в свою колею. Вы забудете меня и постепенно успокоитесь.

Вместо ответа Галя уткнулась лицом мне в грудь и, уже не сдерживаясь, заплакала. Я осторожно гладил ее по голове, закутанной в пушистую шаль, по судорожно вздрагивающим плечам. Сейчас я готов был сделать для Гали все, чего бы только она ни потребовала от меня, лишь бы успокоить ее.

— Лучше мне сегодня же уйти от вас, Галочка, — сказал я, но она отрицательно потрясла головой и еще крепче прильнула ко мне.

Некоторое время, пока Галя не успокоилась, мы стояли молча. Слышались только ее прерывистое дыхание и всхлипывания. Искреннее признание облегчило меня и рассеяло гнетущее чувство недовольства и раздражения, которое я испытывал последнее время.

— Я пойду, — тихо сказал Галя, освобождаясь из моих рук. — Не смейтесь надо мной.

— Что вы! — возмутился я. Над чем тут смеяться? — И попросил: — Будем эти дни опять на «ты», как раньше, когда ты на меня еще не сердилась?

— Лучше скажи: пока я тебя не любила, — горько сказала она и быстро пошла прочь.

Я двинулся за нею, до глубины души взволнованный нашим взаимным невеселым признанием.

В этот вечер я не мог думать ни о чем и ни о ком, кроме Гали. Мне было больно, что я причиняю ей столько горя, но вместе с тем в груди моей росло чувство гордости, что меня любит такая чудесная девушка и любит не на шутку. Волнующее сознание этой любви долго не давало мне заснуть.

Утром я проснулся бодрым и веселым, с таким ощущением, точно в моей жизни произошло что-то значительное. Мне не терпелось увидеть Галю. После вчерашней нашей встречи я испытывал к ней совершенно иное чувство, чем прежде. Я не задумывался над тем, что это за чувство, что оно означает, а только ощущал, что оно светлое и радостное.

Услышав, что Галя вышла в кухню и говорила что-то матери, уходившей за хлебом, я открыл дверь и, поздоровавшись с обеими, спросил Галю:

— Ты не помнишь, какое сегодня число?

— Разве у вас нет календаря? — как водой, окатила она меня холодным ответом на «вы», давая понять, что ничего между нами не изменилось. Но едва дверь за матерью захлопнулась, Галя, подняв на меня запавшие от бессонной ночи глаза, промолвила со слабой болезненной улыбкой:

— Так уж и быть, если хочешь, я подарю тебе свой календарь.

Конечно, никакого календаря она не собиралась мне дарить, а фраза эта была сказана ею только ради одного маленького заветного слова «ты», которое теперь приобрело между нами совсем другой, чем раньше, смысл, и поэтому произносить его следовало не при всех, а только когда мы оставались одни.

Глава девятнадцатая

ЧЬЯ-ТО ТЕНЬ

Судьба Бабкина была решена. У меня имелось вполне достаточно неопровержимых улик, доказывающих его вину. Казалось бы, мне следовало, не теряя времени, передать дело прокурору и отрапортовать начальству об успешном выполнении задания. Я не сомневался, что если я при этом намекну полковнику Егорову о своем желании остаться на работе именно в Каменске, то он пойдет навстречу. Порой меня подмывало поступить именно таким образом, однако вместо этого я торчал в Борске и продолжал каждый день беседовать с опротивевшим мне до чертиков Бабкиным, роясь в его неблаговидном прошлом.