Не надо преувеличивать!

— Не знаю, как этому товарищу студенту всегда удается вывести меня из себя!

— Ложная тревога… — Барбу скучающе зевнул. — Досужие домыслы. Я не думаю, что существует какая-нибудь связь между Габрнэллой и той утопленницей.

— Но, товарищ, как вы объясняете…

Цинтой не успел закончить фразу: послышался громкий шум, кто-то приближался к дому.

В самом деле, вскоре в мягком тумане засветились огоньки, послышались голоса… Потом свет начал удаляться по направлению к шоссе, а голоса приближаться. В конце концов они воплотились в Джелу и Алека… Все находящиеся на веранде впились глазами в лица пришедших, отыскивая ответ на вопрос, который не смели задать. Джелу казался очень усталым. Он сел к столу, снял очки и надавил себе на веки, как бы стараясь утишить глухую боль. Алек старался сохранять достойный вид, но все сразу заметили, что на нем нет лица, а когда он начал наливать себе в стакан питье, его рука крупно задрожала.

— Ну, скажите же что-нибудь… чего вы молчите? — накинулась на них Милика.

— Не часто мне доводилось быть свидетелем такого… Я не хочу хвалиться, но нервы у меня крепкие — наследство отца, полковника… Однако это зрелище…

Алек обвел глазами все лица и незаметно высморкался в белоснежный платок.

— Да, такова печальная истина… Бедняжка Габриэлла утонула.

По правде сказать, все были уверены, что утопленница — Габриэлла. И все же хранили какую-то нелепую надежду на то, что вещи войдут в свою нормальную колею и им будет представлено другое объяснение — простое и успокоительное. Смерть Петреску они приняли более равнодушно, это было что-то из другого мира; гибель Габриэллы задела их тем сильнее, что она была из их среды, и их кажущийся иммунитет рушился теперь, оставляя каждого перед возможной схваткой с небытием. Молчание нарушил Мирча.

— Ох, бедняга, бедняга… — произнес он дрожащим голосом.

— Прекратите, уважаемый… ведь вы мужчина!

— Нужно зажечь свечку… умерла без свечи, бедняга, и без причастия.

Милика самым неожиданным образом преодолела комизм своего повседневного поведения, и глаза, полные какой-то первобытной жалости, осветили все ее лицо.

— Извини меня, Лика, но так ведется издавна…

Кто-то поискал на подоконнике и протянул ей несколько тонких, скрючившихся от жары свечек.

— Свечки, купленные для Петреску…

— У нас в селе, когда кто-нибудь умирает, устраивают бдение… Прости меня, Лика.

— Чего это ты все: прости да прости? Разве мы не понимаем? Это ведь традиция, — взорвался Панделе, громко сморкаясь. — Посидим, товарищи… бедняга!..

Мона вздрогнула и, кутаясь в шелковистый халат, встряхнулась.

— Я… да, трагическая судьба… Алек, идешь?

— Ты иди, mon ange[28], я еще посижу. Прими снотворное и хорошенько укройся. Я приду, посмотрю, как ты себя чувствуешь… Да, господа, — сказал он, поворачиваясь к остальным, — женщины, хоть они и выше нас, обладают такой хрупкой нервной системой! Их надо жалеть, беречь… Моя мать…

Заметив, что его никто не слушает, он коротко кашлянул и снова опустился на стул. Милика напевала что-то вполголоса, крупно крестясь. Остальные смущенно смотрели друг на друга, не зная, что делать. В поведении Милики было что-то смешное, но в конце концов — что может быть смешного в сочувствии? Никто не смел уйти и оставить остальных. Поэтому все робко расселись вокруг стола. Бутылка водки пошла по кругу, все заговорили низкими, приглушенными голосами. Первым оказался Мирча, переживавший, казалось, сильнее всех. Он снял очки и близоруко заморгал голубыми глазами:

— Не могу, не могу поверить… Почему я здесь оказался?.. такая драма… какое мне дело до этих драм? Я веду спокойную, размеренную жизнь — как часовой механизм… Но что я говорю? С тех пор как я приехал сюда, случаются только невероятные вещи… Как в страшном сне! Да, таких снов и врагу не пожелаешь… Был один умный человек, Фрейд, если бы он узнал, что мне снится, он бы сильно обрадовался… А ведь я предчувствовал, что все это не к добру… И почему — барышня Попа, почему именно она?

— Вы предпочли бы, чтобы это был кто-нибудь другой из нас?

— Такой глупый вопрос, господин Барбу, мне редко доводилось слышать. Я так мечтал спокойно провести отпуск, а здесь — куда ни сунься, наткнешься на труп…

— Как она выглядела, товарищ? — обратился Панделе к Алеку.

— Кто, господин?.. — вздрогнул тот, опомнившись от каких-то никому неизвестных мыслей.

— Ну, она, покойница.

— Габриэлла? Ужасно, господа! Невыносимое зрелище…

— Сильно покалечена?

— A-а, нет. Казалось, что она спит… Что вышла из моря и отдыхает.

— Как же это, ведь утопленники… Когда я был ребенком, в соседнем селе утонул один человек, в пруду… Так его узнали только по сапогам.

— Все же странно, что она не была изуродована… Мой покойный отец, полковник, говорил, что все, умиравшие на войне, выглядели по-разному. Двух человек одинаковых не было.

Милика тихо плакала.

— Бедняжка, бедняжка, — повторяла она, всхлипывая. — Такая молоденькая…

— Судьба, мадам Милика, судьба… Что тебе на роду написано.

АБВ нашел, что ему пора вмешаться:

— Что вы хотите этим сказать, господин Пырву?