Не одна во поле дороженька

До деревни было километров пятнадцать. Конь домчал бы их меньше, чем за час, но пришлось пробираться через ссыпной пункт, у которого собрались подводы со всего района, и мужики поминутно останавливали тележку, целовались с Трофимом Матвеевичем.

— Ну, отстрелялся, к земле теперь! — кричали они.

— Наслышались, наслышались про твои дела! Сынок, он помнит. Сочувственно о тебе в районной газетке писали, — степенно говорили другие.

— Сторонись — колесом перееду! — орал Михаил, насилу сдерживая коня, который храпел и рвался от толпы.

Наконец выбрались к МТС, и перед ними открылся простор. Вдали, над лесом, понемногу рассеивалась жидкая изволочь облаков. Небо там разливалось, нежно-голубое, чистое. Отсвет его заиграл в лужах, в цепочках капель, висевших понизу ветвей, на пахоте, где кое-где уже топорщились зеленя озимых.

— Вот они, начались! — сняв картуз, крикнул Трофим Матвеевич. — Вся душа рвалась к вам, родименькие.

— Видишь березку? — кнутовищем показал Михаил. — Оттуда наша земля и начинается.

— Картошка, кажись, а?

— Картошка.

Трофим Матвеевич привстал, держась за резную спинку сиденья, и весь подался вперед. Полы его плащ-палатки распахнулись над бричкой, которая, будто птица, неслась по дороге.

— Ты и ветряк, оказывается, поставил? Молодцом!..

А это что чернеет?

— Водонапорная башня. В каждой избе теперь водица. Хошь — пей, хошь — купайся.

— От, леший, ну, леший! Просил ведь: пиши, Мишк, про дела, а ты все поклоны одне. Хорошо, что на бумаге те поклоны, а то бы у вас в пояснице треснуло, кланявшись-то.

— Вот и наши поля начались, — помолчав, сказал Михаил.

— А ну-ка приостанови!

Трофим Матвеевич слез и зашагал через выгон к побуревшему картофельному полю.

— А хороша удалась! Ей-ей, хороша! — кричал оттуда Трофим Матвеевич, руками разворачивая под ботвой землю и ощупывая клубни.

— К тому краю посильнее будет, — отозвался Михаил.

Трофим Матвеевич вернулся разрумянившийся, радостный. Подсел бочком к сыну. Мокрыми, вымазанными в земле пальцами раскрыл портсигар.

— Бери, Миш, закуривай. Да ты тройку сразу: заграничные, табачишко-то слабенький.

Михаил полюбовался золотистым ободком мундштука, покачал головой.

— Насчет этого они спецы — дерьмо в красивой обертке преподнести, — сказал Трофим Матвеевич.

— Эх, позавидуешь тебе, бать! Где ты только не был!

— Пришлось, верно. Аж замутило — на чужую жизнь глядеть.

— Что, не понравилось? А, говорят, электричество везде, асфальт, газ голубой в витринах.

— Хе-хе, Миша, не та цена этому, как говорят, не та. Ватрушки, бывает, едят, да плачут. Чего, кажись, лучше — из садов крыши красные черепичные видать под Бухарестом-то. А вошли мы — к нам, будто на огни, люд простой потянулся. Одиннадцать звездочек у меня, как у старшины, про запас было, — все выпросили. Словно брильянты какие, в петлички пристегнули, а вдруг и засияли лицом. А отчего? Силу в себе свежую, молодую почуяли… Вот тебе и газ голубой!

— Ну, бать, про Вену расскажи. Обещал ведь в письме.

— Не-е, малый, теперь ты говорить изволь. Как тебе на моем месте, председателем-то? Что народ про работу твою говорит? Медком не промазывай, как есть на самом деле, батьке скажи, а то сам до всего докопаюсь.

— Плохого не слыхал от народа, не попрекают пока, — ответил Михаил.

— А сад как, не заглох?

— Писал же тебе: сто корней вишни добавил. Хотел владимирки постараться — не было.

— Эх, жалко, жалко, — подхватил Трофим Матвеевич. — Много всякой вишни приходилось пробовать, а слаще нашей владимирки нету.

— Что ты, бать! А шубинка? С кислицей чуть, но варенье на мед ни одна баба не променяет.

— Варенье, значит, варите? Эх, и любительница мать наша с вареньицем-то у самоварчика посидеть!

— Новый самоварчик купили, бать, а зря! Теперь скоро у чайника электрического сидеть будем.

— Что, электричество проводят?

— Нет, свою станцию ставить надумали.

— Видел я там, Миша. Небольшенькая стоит на речушке какой-нибудь — свет на хуторе, и молотилка стучит, и чайку вскипятить можно. Запала в меня эта мечта. Вот бы сотворить нам такое.

— Тебя, бать, только и ждем, — сказал Михаил с улыбкой. — В прошлом году мы это и надумали. Деньжат помаленьку скопили: частью свои, частью колхозные, частью из района подбросили… Все ждут, смотрят на нас. Начинать надо. На собрании в прошлое воскресенье решили всю антоновку на базар вывезти, чтоб вовсе не бедствовать в деньгах.

— Ты погоди спешить. Дело серьезное, с учеными людьми поговорить надо, посоветоваться. Может, в этом году и не приступим. Какие-либо другие постройки поставим.

— Да уж толу завезли, рвать яр собираются.

— Молчу пока. Вникнуть мне надо во все, тогда и порешим.

Бричка проехала под кустом бузины, глядевшимся в лужицу красными гроздьями ягод, и свернула на сумеречную лесную дорогу. Под сосной на рыжих иглах хвои валялась неубранная немецкая пушка.

— Немецкая, — сказал Михаил, сплюнув.

Когда отъехали шагов на тридцать, Трофим Матвеевич спросил:

— Здорово набедовали тут?

— У нас не шибко, не успели — вышибли их, восемь дворов пожгли, считая и наш.

— Из народа побили кого?

— Многих побили…