Не оставляющий следов: Обретение

Лишь один из почти тысячи человек в караване вызывал стойкую стихийную неприязнь. Невысокий рыхловатый юноша примерно моего возраста в желтых одеждах семьи Туркисов с чистым виском – головной убор отсутствовал, выставляя на всеобщее обозрение символ высокого статуса – время от времени проезжал верхом на ослике вдоль цепочки мерно ступающих лам и людей. Единственный из всего каравана, кто не шел пешком. Обычно его сопровождали сам старший караванщик и пара-тройка телохранителей. Круглое лицо молодого Туркиса с орлиным носом и большими карими глазами можно было бы даже назвать приятным, если бы не брюзгливо поджатые пухлые губы. Небольшой залакированный пучок обвивала металлическая лента, сколотая шпилькой «Расцветание пиона», черные прямые волосы, не забранные вверх, красиво обрамляли скулы и спадали водопадом на плечи. Прическа, такая уместная в роскошных залах дворцов, вдали от цивилизации выглядела нелепо. Глава семьи Мягкого золота впервые отправил отпрыска-наследника руководить движением каравана, и он уж наруководил… Как понял из тихих пересудов обслуги, юный Туркис с трудом смог вырваться из водоворота развлечений, на которые так богат Саксаюман, именно поэтому наш отъезд и откладывался. На привалы мы останавливались тогда, когда скучающему аристократу приходила в голову идея отдохнуть или развлечься охотой. Любое более-менее живописное озеро надолго задерживало наше продвижение: юнец мог часами торчать на его берегах, вкушая вино из кубка, украшенного самоцветами, и увлеченно царапая в тетрадку слащавые вирши. С приближением к лесу обслуга, повинуясь его распоряжениям, бросала лам и грузы, уходила в заросли, чтобы спугнуть дичь и пригнать ее поближе к караванному пути. Туркис, не покидая спины осла, с азартом расстреливал кроликов и диких морских свинок из лука. Тушки шли в общий котел, но погоды не делали – что для почти тысячи путников десяток кроликов, да и скота на мясо мы с собой гнали достаточно.

– Молодой господин, – увещевал сына своего повелителя старший караванщик, единственный, к кому юнец хоть немного прислушивался, – мы выбиваемся из графика! Если не уйдем из этих мест до прихода туманов, передвижение осложнится…

– Это твоя работа, – высокомерно процедил юнец, – сделать так, чтобы мы не сбились с пути, – и огляделся – в поисках восторженных зрителей, не иначе.

Его утонувшие в похмельных тенях глаза встретились с моим презрительным взглядом, а порыв ветра внезапно отбросил конец шарфа с виска, на котором должна была быть татуировка… Напрасно я привлек его внимание.

Теперь при каждой встрече нас будто бил разряд молнии, и Туркис пытался задеть меня любым способом. Ослик, повинуясь безмолвной команде ездока, постоянно норовил столкнуть с тропы, по которой цепью шел караван. Не раз и не два я рефлекторно уходил с траектории движения невинного животного, заступающего путь. Однажды волевым усилием заставил себя остаться на месте. Было интересно: что он задумал? Юнец с наслаждением оттолкнул меня ногой, оставив след не очень чистого башмака на халате, и презрительно процедил: «Дорогу, хам!». Не опасно, но унизительно. Поэтому с легкой душой отпустил на волю инстинкты и всегда успевал сместиться в сторону при его приближении. Неудачи еще больше усугубляли желание Туркиса меня достать. Было забавно наблюдать, как он почти падает с осла, не в силах дотянуться ногами до цели. Зачем? Не понимаю.

Как-то вечером на стоянке невольно оказался свидетелем истерики, которую юный господин закатил старшему караванщику:

– Почему ты набрал в мой караван отребье без роду-племени? Мы – Туркисы, а не шайка бродяг или нищих паломников!

– Все, кто идет с нами, – спокойно ответил караванщик, – оплатили пребывание в наших рядах. Весьма недешевое. Так что смиритесь, молодой хозяин, с тем, что ради прибыли необходимо переступать через личные чувства.

– Ты глуп! – парень вспыхнул как порох. – Зачем в моем караване я должен терпеть всякую шваль?

– Может быть, для того, чтобы научиться? – караван-баши был невозмутим. – Вас ведь за этим отправил в путь Ваш почтенный отец.

Время от времени я обнаруживал песок и острые камушки в башмаках, обуваемых после ночевки, избыток соли в предназначенной мне порции мяса на ужин… Понятно, что не сам отпрыск высшей семьи творил эти каверзы, но то, что они делались по его распоряжению или личной просьбе, что выше приказа, – бесспорно. Такая наивная злокозненность вызывала лишь снисходительную усмешку. Пакостников не ловил, хотя и чуял их появление рядом с собой и своим ужином. Мусор из обуви вытряхивал – пригодилась привычка тщательно ее осматривать, приобретенная в период ношения хлипких сапог, – пересоленное мясо натирал диким луком и пряными травами, и употреблял, с удовольствием запивая молодым вином... Мое спокойствие и умение видеть насквозь шитые белыми нитками козни еще больше усиливало неприязнь Туркиса. Учитель Доо не вмешивался и лишь ободряюще подмигивал, когда я ликвидировал очередные последствия мстительных выходок.