Не от мира сего-3

  — Я был Богом прошлую ночь.   Я отыскал дорогу и выбежал прочь.   Богом стать просто, если уже невмочь   И не над чем плакать, дом покидая в ночь.   Но оказалось, даже тогда,

   Когда дороги света ведут в никуда,   И даже когда под ногами блестит вода   Бог просто не может странником быть всегда. [106]

Народ проникся, захлопал руками. Ярицслэйв сплюнул: срамота, вот чигане с барабанами — это круто.

— Молодец! — одобрительно сказал Олаф. — Действительно — музыкант. Впрочем, вернемся к нашим баранам: кто перед кем виноват?

А оказалось, никто ни перед кем не в ответе. Русы, хоть и изрядно помятые и побитые, куда-то расползлись. Тетка с мужичонкой — тоже. Садко оскорбил своим поведением князя, тот в ответ ему фингал под глаз нарисовал. Сампса и Мика — так какой с них спрос? Сегодня они в Новгороде, а завтра уже ушли по своим делам. Убитых, вроде бы не видать. Покалеченных — тоже. Зато народ развлекся перед рабочим днем. Или — вместо рабочего дня. Все в норме.

Когда все стали расходиться, то Садко первым делом пошел сказать спасибо своим защитникам.

Сампса ответил: «Завсегда, пожалуйста», пожал руку и отправился в дальний путь к крепости Савонлинна. Не испытывал он добрых чувств к слэйвинам, а, тем более, к русам. Такая вот особенность суомского характера богатыря.

— Да, ладно, чего уж там!» — смутился Мика. — Ты бы к нам в Сельгу как-нибудь зашел, да сыграл на своем диковинном инструменте. Наслышан я, что таковой у тебя имеется.

— Откуда? — теперь черед удивляться пришел Садку.

— Слухом Земля полнится, — пожал плечами богатырь-землепашец. — За такое искусство не грех и кулаками помахать.

— Я постараюсь, — приложил руку к сердцу музыкант. — В любом случае, в долгу не останусь.

Так и вышло позднее[107].

А Сенька-Зараза сам подошел и протянул руку для рукопожатия.

— Я в долгу перед тобой, брат, — сказал он. — Не поверишь, до сих пор стыд гложет за ту «кулачку».

— И чего? Сюда за этим и пришел? — искренне удивился Садко.

— Размечтался, — засмеялся Сенька. — Еще не знаменитость, а возомнил о себе невесть что.

— Да какая я знаменитость? — устыдился своего вопроса музыкант.

— Вот и я говорю — никакая, — продолжал улыбаться ладожец. — Но обязательно будешь. Поверь мне, брат.

Сенька оказался прав, как в воду глядел. Если раньше Садко был известен в узких кругах, то теперь о нем знали все: как же — человек, поймавший в Новгороде не одну, а целых три Рыбы Золото-перо. Музыка — конечно, хорошо, но вот прикладное дело, рыбацкое — это совсем круто. На берег Тарьеца стали приходить целые ватаги рыбаков. Они объединялись по непонятному принципу, слэйвины с чудью, ливы с водью, суоми со всеми и прочесывали маленькую речушку вдоль и поперек своими бреднями. Жители ближайших к Тарьецу домов, в том числе и Омельфа Тимофеевна, критиковали промысловиков, как могли. Кто — крепким словцом, а кто и крепким поленом. Без толку, жаждущих «спымать» Рыбу Золото-перо не убавлялось.

— Надо переждать, — пытался успокоить хозяйку Садко. — Скоро они бросят свое занятие, начнут совещаться. Где собираются вместе больше двух рыбаков — там по-щучьему веленью образуется брага в изрядном количестве. Где хмельного пития вдосталь, а народ — самый разный по роду-племени, там дело кончается дракой. Передерутся все к чертям собачьим, да и по домам разбредутся.

Так и вышло. После массовых драк народу у Тарьеца стало меньше. Не потому, конечно, что перебили всех, а потому, что на Ильмень рыбачить ходить романтичнее. Забросил сетку, а сам на берег снасти чинить и обеды варить, беседовать за жизнь и прочие прелести рыбацкой жизни получать. Свобода! Пес ней с этой Рыбой Золото-перо, Садку, не иначе, сам водяной помогал.

Когда жаждущих поймать удачу за хвост стало меньше, к Тарьецу вышли чигане. Кто-то у них, не иначе барон, придумал выловить волшебную рыбу на медведя, посадили бедного мишку посреди реки и приказали тому лапами махать. Это дело просто так оставлять было нельзя. Не потому, что косолапого рыбака жалко, а потому, что публика эта чиганская живет лишь воровством. Если воровать нечего, то им и жить незачем, они хиреют и угасают на глазах своего чиганского воровского бога.