Не от мира сего. Криминальный талант. Долгое дело

Рябинин снял очки и обдул чистые стекла: он ли это? Тот ли, который после любого ареста терял аппетит? Тот ли, которого товарищи звали «гуманненьким»? И где ж найденный им смысл жизни, где ж любовь к себе подобным? Но умершая Пленникова, но его страшная ночь в городской прокуратуре…

– У меня просьба, – тихо сказала Калязина.

– Да–да, – с готовностью отозвался он, чтобы заглушить свое злорадство.

– Я хочу попрощаться с Роем.

– С овчаркой?

– Да.

– А с близкими людьми?

– У меня их нет.

И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Разве можно ругать человека утром, когда он только что проснулся? Это то же самое, что увидеть за окном черное солнце. У человека впереди день – их не много у него…

Разве можно ругать человека, когда он уходит на работу? Он же на работе, на деле. Он должен знать, вернее, должен чувствовать, что дома его ждут и о нем думают. Иначе не работа.

Разве можно ругать человека, когда он в пути? Ведь он ловит волны, как приемник, – ловит теплые волны из дому. В пути без них нельзя, без них тяжело.

А разве можно ругать человека, когда он вернулся домой? Он же у себя дома, он же вернулся, и еще неизвестно, что он пережил на работе и в пути…

И можно ли ругать человека на ночь? Ты же с ним расстаешься на восемь часов. Он должен выспаться и увидеть свои приятные сны.

Разве можно ругать человека утром?..

О допросе прокурор не спрашивал, закуривая медленно и выжидательно. Но и Рябинин молчал о допросе, – ему казалось, что есть другой разговор, более серьезный и крайне необходимый, и этому разговору следует быть до всяких других бесед и слов.

– Сегодня Лида нашла у меня пару седых волос, – сказал Рябинин.

Юрий Артемьевич улыбнулся, как старый учитель наивности ученика. И провел рукой по колкой своей шевелюре. Рябинин проследил движение руки… Боже мой, когда–то чуть седенькие виски прокурора теперь блестели начищенным мельхиором и все разгорались, расползались, заливая светом всю голову.

– Почему один человек не давал житья многим? – спросил Рябинин, намереваясь спросить не так и, может быть, не совсем о том.

– Вопрос мне? – удивился прокурор, хотя в кабинете больше никого не было.

– Она взяла у нас почти год жизни.

– Тогда и я вас спрошу: чего же мы стоим, если преступница берет нашу жизнь годами?

– Хотите сказать, что дело не такое уж и сложное?

– Я этого сказать не хочу, но другие скажут. Нет ведь ни убийств, ни запутанного бухгалтерского учета, ни розыска сбежавших преступников…

– Юрий Артемьевич, сложности уголовного дела определяется не убийствами и розысками, а сложностью человеческих отношений, которые лежат в основе преступления.

Но он хотел сказать не это – другое его занимало.

И промелькнуло, исчезая…

…Самые интересные мысли те, которые не высказать…

– Не призналась? – догадался прокурор.

Вот:

– Почему, Юрий Артемьевич, мы так долго не могли с ней совладать? Ведь она одна, а нас много…

– Потому что мы поступаем законно, а она нет.

– Что же выходит: живущие по закону – слабее?

Беспалов сделал странное движение правой рукой – как балерина всплеснула в танце ручкой. И уложил ее на бумаги недвижно, припечатанно, чтобы впредь она не всплескивала. Рябинин знал, что все это значило, – Юрий Артемьевич пресек полет руки к подбородку, как он пресекал не раз.

– Нет, Сергей Георгиевич, не слабее. Преступник кажется сильным, пока совершает преступление. Но в конце концов побеждает закон. Калязина все–таки задержана…

– Она не признается, – мрачно сообщил Рябинин.

– Ни в чем?

– Ни в чем. И в этом я виноват.

– Почему?

– Выложил ей все плохое о ее жизни. Надо бы выложить все хорошее.

– А есть в ее жизни хорошее–то?

– В каждой есть.

– Она, по–моему, и на женщину непохожа, – усмехнулся прокурор.

И промелькнуло, исчезая…

…Мужчина должен узнаваться по мужественности, женщина – по женственности…

Лицо Беспалова, крепкое лицо человека, имевшего дело с металлом, физическим напряжением и непогодами, хорошо отражало работу мысли – Рябинин всегда эту мысль видел, которая как бы просвечивала. В первый год работы он считал, что подобное явление мысли на лице происходит от нетренированности интеллекта. Но позже он понял: Юрий Артемьевич и верно не включал мозг на полную мощь по пустякам, решая текущие и бегущие вопросы вроде бы и не умом, оберегая его для умных дел.

– Ну и пусть не признается, – наконец сказал он.

– Как же так?..

– Следователям часто не признаются.

– Нет, редко.

– Сомневаюсь.

– Следователю признаются чаще, чем кому–либо. Не из–за страха. Тут срабатывает моральная готовность, общепринятый стереотип. У врача надо раздеваться, на комедии надо смеяться, следователю надо признаваться…

– Закон не требует обязательного признания.

– Не требует, но ведь если признается, то и раскается.

– Сергей Георгиевич…

Беспалов уперся в стол неподъемным взглядом, и этот взгляд, казалось, заслонил и его слова. Рябинин редко видел сердитого прокурора, поэтому смотрел на него с растерянным удивлением.

– Сергей Георгиевич, – повторил Беспалов, – нужно дело кончать.

– Все–таки я хочу, чтобы она призналась…

– Для чего?

– Ну хотя бы для того, чтобы назвать соучастника.

– Ищите другими путями.