Не отрекаюсь…

Не взывая к справедливости, поскольку не хотели никого судить, не говоря о чести, поскольку не желали, чтобы вас чествовали, даже не упоминая о щедрости, поскольку, не ведая того, сами ее воплощали, вы были единственным поборником справедливости, чести и щедрости нашего времени, неутомимым трудягой, все отдающим ближнему; вы жили, обходясь без роскоши, но и не подвергая себя лишениям, без табу и без разгула (если не считать искрометного разгула творчества), принимая любовь и даря ее, обольстительный и всегда готовый обольщаться, превосходя своих друзей по всем статьям – обгоняя их за рулем и выделяясь среди них блеском ума, – но при этом постоянно оглядываясь на них, дабы скрыть свое превосходство. Вы предпочитали быть обманутым, нежели равнодушным, вы даже предпочитали разочарование жизни без надежды. Образцовая жизнь для человека, никогда не стремившегося быть образцом для подражания!

И вот вы лишились зрения, говорят, не можете больше писать и наверняка чувствуете себя порой таким несчастным, каким только может быть человек. В таком случае вам, надеюсь, будет приятно узнать, что, где бы я ни побывала за двадцать лет – в Японии, Америке, Норвегии, в Париже и во французской провинции, – я везде встречала мужчин и женщин всех возрастов, которые отзывались о вас с таким же восхищением, верой в вас и благодарностью, какие высказываю вам я в своем письме.

Этот век оказался безумным, бесчеловечным, продажным. Вы были и остались умным, добрым и неподкупным. Так пусть же воздастся вам за это сполна!»

Вы действительно любили этого человека…

Из всех людей, которыми я восхищалась, его я любила больше всех. Когда я близко познакомилась с Сартром, умер мой отец. Отец был совсем другим, и все же я восприняла это как некую эстафету в интеллектуальном и духовном плане. Сартр был такой весельчак! А как он лгал прекрасной Симоне!

Вы встретили его однажды в некоем месте с дурной славой…

Да, в одном доме на улице Вавен. Я сама была не одна – и вдруг мне навстречу Сартр с женщиной. Разумеется, мы не поздоровались, не сказали друг другу ни слова. А в тот же вечер по иронии судьбы я ужинала с ним, моим мужем и Симоной де Бовуар.

Какие у вас были отношения?

С Сартром мы понимали друг друга с полуслова. Мы оба родились 21 июня, я – через тридцать лет после него. Он называл меня «проказница Лили», потому что я всегда строила какие-то безумные планы. Мне очень его не хватает. Мы не виделись двадцать лет, и однажды я случайно встретила его; он уже был болен, и я написала ему это письмо. Он его прочел и попросил меня прийти к нему; я тотчас примчалась. В последний год его жизни мы каждые две недели вместе обедали в ресторане. Говорили о жизни, о любви. В основном о женщинах… Например, он говорил мне о своих бывших любовницах, не очень хороших актрисах, которым он давал главные роли в своих пьесах: «Люди – странные создания! Чего стоит триумф на сцене, если потом на вас целый год дуются!»

Я чувствовала себя его матерью, потому что он был почти слеп, и я резала ему мясо и водила за руку, и его дочерью, потому что он всегда высказывал мне свое мнение о той или иной личной проблеме. Мне невыносимы все эти вещи, которые я читала о нем после его смерти, когда какие-то люди рассказывали, как он ронял куски сыра на брюки. Ужас. Он был болен, да, но веселее иных здоровых, очаровательный и очень мужественный.