Не переходи дорогу волку: когда в твоем доме живет чудовище

Она тоже сказала мне, что отец был хорошим человеком, может быть, лучшим из всех, и мы сидели, держась за руки. Она самый старый человек, с которым я когда-либо разговаривала или к которому когда-либо прикасалась, глубокие морщины на ее лице и руках говорили, что она всю свою жизнь переживала трудности. Мне сдавило горло так сильно, что я начала про себя считать секунды до прибытия автобуса.

Через двадцать минут он приехал, и я обняла всех, расцеловала во все щеки.

Георгия сказала только:

– Гарифалица, agapi mou.

Лиза, любовь моя. Я обняла ее так, будто хотела забрать часть ее с собой. В салоне автобуса до Ираклиона я улыбалась и махала рукой, рисуя перед ними как можно более жизнерадостный образ, но как только моя семья скрылась из виду, я разрыдалась так сильно, что у меня сперло дыхание.

В автобусе за окном снова проносился мимо иссушенный критский пейзаж, на заднем плане снова вырисовывались прекрасные очертания гор, но на этот раз они казались мне уже более знакомыми, как будто часть меня осталась здесь навсегда. И в этом месте, как ни в каком другом, невозможно было спрятаться от мыслей, что мог чувствовать мой отец, когда впервые покидал свою деревню – в первый и в последний раз.

Я представила его в семнадцать лет в одежде защитного цвета, в рубашке на пуговицах с короткими рукавами, с чемоданом и вещмешком, уложенными под автобус. Он прислонил голову к окну, глядя на местных жителей, сидящих в кафе, потягивающих кофе с пенкой и читающих газеты. Обе его сестры и мать уже улетели в Афины, где была работа, а он уже больше года жил здесь с дядей и не мог дождаться, чтобы уехать. Наверняка он думал о том, что ему не хватает людей, которые бы смотрели на него по ту сторону тонированного стекла, но чем дальше автобус уезжал от Вори, тем быстрее уходил с души груз деревенской жизни, и в груди постепенно становилось легко и свободно. Больше не нужно было делить тесную комнатушку с таким количеством людей, с таким малым количеством еды. Больше не нужно было знать имя каждого вонючего человека, который, в свою очередь, знает обо всех твоих делах.

И может быть, самым приятным было больше не работать на дядю, который бил его за ошибки в уходе за полями и скотиной. Ему было интересно поглядеть, что из себя представляют Афины. Конечно, его сестры присылали ему письма, в которых рассказывали, как они обе сейчас хорошо зарабатывают в авиакомпании, и говорили, что для него найдется работа в Пирейском порту. Но он также мог узнать об этом и от некоторых мужиков в деревне, когда вечерами пробирался посмотреть, как они играют в карты в тавернах, вечно окутанных дымом от их нескончаемых сигарет. «Женщины в Афинах

, – мог сказать ему один из мужиков, – все шлюхи. Не сравнить с нашими девчонками». А другой бы сказал первому на это: «Не слышал, чтобы ты так же громко жаловался, когда они сосут твой хер!» Затем все бы вокруг засмеялись. К тому времени, как отец вошел на борт корабля в Ираклионе, он уже должен был купаться в видениях о женщинах, азартных играх, деньгах – всего того, что может предложить жизнь в большом городе.

Но после полутора лет, проведенных в Афинах, его мечты должны были обратиться в сторону Америки. Пока он не оказался в городе, он не встречал никого, кто на самом деле добрался бы до Штатов и обратно, но в Афинах еще больше мужчин заполонили его мысли рассказами о возможностях, еще более крупных суммах денег, которые можно было заработать, еще более привлекательных женщинах, которых можно было бы заполучить. Через сколько случайных подработок – в основном мытьем посуды в душных афинских кухнях – он познакомился с нужными людьми, чтобы получить работу, которая была ему нужна, попасть в экипаж грузового судна, которое направлялось прямо в Штаты – только такой билет он мог себе позволить. Как только корабль отчалил и отец услышал береговой сигнал, он бы оперся локтями на перила палубы и смотрел, как его страна удаляется, пока каждый холмик горы и крупица красот не стали неразборчивым пятном на горизонте. Конечно, ему приходилось работать, таскать тяжелые ящики в недрах корабля, но он наверняка так же стоял на палубе еще через три недели, когда статуя Свободы и огни Нью-Йорка медленно выплывали перед его глазами.

Да, в Америке могли осуществиться все его мечты, так ему говорили.

В Америке человек может стать тем, кем он хочет быть.

* * *

Вернувшись в Ираклион, я написала электронные письма сначала матери, затем Майку, в которых рассказала обо всем, что было. Я рыдала над клавиатурой и не трудилась исправлять опечатки. Я рассказала им обоим историю Вори, историю семьи и не могла дождаться, когда снова увижусь с ними в Штатах. Майк написал в ответ: