Не прощаюсь

– К тому, что не перебраться ли нам в Ялту? Там приятней и здоровее, чем здесь. Ты же видишь, чувствую я себя прекрасно. Если мы уже установили, кто взорвал приют, значит, твое обещание Гай-Гаевскому исполнено?

– Вероятно, да… – ответил муж.

Моне послышалось в его голосе сожаление, и она окончательно решила: в Ялту, и поскорее. Тихий тыловой город, никаких соблазнов.

– Прекрасно. Дождемся, когда вернется Маса, и поедем.

В Порт-Артуре

Масахиро Сибата прожил эти два октябрьских дня красиво и безмятежно, словно белая цапля из классического стихотворения:

О, над горами

Осеннего ХаконэБелая цапля!

А потом небо рассекла молния, от чего мир сделался страшен, но еще более прекрасен.

Но по порядку, по порядку, вслед за кистью.

Перед тем как Маса отправился на одиночную охоту, госпожа спросила его, с чего он думает начать.

– Буду ждать сатори, – ответил Маса. – Больше надеяться не на что.

Но это он поинтересничал, чтобы потом произвести больший эффект. На самом деле отлично знал, с чего начнет. С того же, на чем они с господином закончили в августе.

Тогда, расследуя дело о злодейском взрыве на городской улице, они быстро установили, что убийцам помогали китайские торговцы, торговавшие вразнос всякой мелочью. Это они, вечно торчавшие на перекрестках, передали по цепочке сигнал, что автомобиль казначейства приближается к месту нападения.

Китайцев в Харькове было много. Они нахлынули во время мировой войны, когда были эвакуированы оружейные заводы из Польши и там требовалось много рабочих рук – свои мужчины ведь ушли в армию. На окраине города образовался целый квартал, всё население которого, две или три тысячи человек, лопотало на певучем, непонятном нормальным людям языке.

После революции, когда заводы встали, многие азиаты уехали, но многие и остались. У чекиста Заенко в комендатуре был целый китайский взвод, во имя Третьего Интернационала беспощадно истреблявший врагов Советской власти. Из этого взвода наверняка были и помогавшие диверсантам разносчики.

Агенты полковника Козловского на них выйти не надеялись, все китайцы для русских выглядели на одно лицо, да и чужим в эту среду было не проникнуть.

– Иное дело ты, – сказал Фандорин.

– Уж от вас я этого не ожидал, господин, – обиделся вначале Маса. – Только невежественные акахигэ могут спутать японца с китайцем. Для китайцев мы такие же чужаки, как белые.

Но господин ответил цитатой из коана:

– Думающая голова подобна кочану капусты.

Маса стал думать и, конечно, придумал. Под многими листьями поверхностных рассуждений нашлась кочерыжка правильного решения.

Отличная вышла работа, приятно вспомнить. Маса очень давно так не развлекался.

Он выдал себя за природного китайца, которого ребенком увезли в Иокогаму, где он почти забыл родной язык. «Почти» – потому что в своей бандитской юности Маса научился немного болтать с шанхайскими контрабандистами на их южном диалекте, а много лет спустя, во время расследования шумного «Дела сиамских близнецов», три месяца проработал вышибалой в сан-францисском Чайнатауне и кое-как стал объясняться на северном наречии, которое называют мандаринским. Легкий язык, не то что русский.

«Иокогамский китаец» быстро освоился среди желтокожих харьковчан, нашел среди них одного, причастного к красной сети, а там уже ничего не стоило выйти и на бомбистов. Эти плохие люди сполна заплатили за свое злодейство, но китайца господин велел не трогать, поскольку тот крови не проливал. К этому-то Ченгу японец теперь и отправился. Человечек был так себе, выражаясь по-китайски – сяожэнь, но в Поднебесной, как и в Стране Восходящего Солнца, долг благодарности считается священным.

На второй день Маса отыскал Ченга, который сменил жилье, но, слава предкам, остался в Харькове.

Старый знакомец очень удивился нежданному гостю.

– Ма Ся? Где ты пропадал? Как ты меня нашел?

Это Маса подобрал себе китайские иероглифы, которые читаются похоже на его настоящее имя:

– Как где пропадал? – удивился он, предпочтя не расслышать второго вопроса. – Предупредил тебя, чтобы ты спасался, и сам тоже спрятался. А теперь услуга за услугу. Помнишь, ты говорил, что сведешь меня с вашим лаода, а я отказался. Теперь хочу. Сведи. Буду вместе с вами!

Умом Ченг не блистал, с ним можно было особенно не мудрить. «Лаода» значит «начальник», «командир». Наверно, Маса по-китайски выразился коряво, что-нибудь вроде «твоя предупредить бежать и моя тоже прятаться», но Ченг понял.

– Почему тогда не захотел, а сейчас хочешь? – помедлив, спросил он.

– Для белых мы, китайцы, полулюди. Они называют меня косоглазый! – (Это слово Маса произнес на русском.) – Я теперь за Интернационал. За красных. За пролетарии всех стран. Ты отведи меня к лаода. Я сам ему всё расскажу.

– Раньше было можно, теперь нельзя. Называется конспилация. Чужих приводить нельзя. Я поговорю про тебя с лаода.