Не прощаюсь

– А он откажется или начнет меня долго проверять? Это было бы правильно, если бы ты меня не знал. Но ты меня знаешь. Я уже проверенный. Веди меня прямо к лаода!

– Не могу. У нас строгие правила. Чужих запрещается.

– Эх ты… – Маса сделал жест, которым шанхайские контрабандисты выражали презрение: покачал мизинцем. – Когда я спасал тебе жизнь, чужим не был. Что ж, я ухожу, и пусть тебе будет стыдно десять тысяч лет.

Отказать в просьбе тому, кому ты обязан, – это совсем потерять лицо. Ни один мало-мальски приличный китаец так не поступит. Не смог и Ченг.

– Хорошо, – со вздохом молвил он. – Завтра синъчисан. Пойдем со мной.

– Что завтра? – не сразу понял Маса. – А, среда.

– По средам лаода собирает нас. Раздает недельное жалованье и задания.

– Вам платят жалованье? – заинтересовался Маса.

Ченг приосанился:

– И наградные бывают. Мне на прошлой неделе дали новую куртку, потому что я хорошо сосчитал на дороге машины с белыми солдатами. Но учти: лаода шутить не любит. И я очень сильно рискую, что приведу тебя без разрешения. Это большое одолжение с моей стороны, очень большое. Рассердится – беда.

– Я всё ему объясню, – пообещал Маса. – Я очень полезный. Лаода сразу это поймет, он еще тебя и наградит.

– Не он, а она, – хихикнул Ченг.

– Ваш лаода – женщина?!

– Да, но не простая. Ее зовут Шуша-тунчжи. – Он написал на листке имя Шу-Ша: – Шуша-тунчжи была телохранительницей в Пекине, в Запретном городе, оберегала ее величество императрицу. А сейчас оберегает самого Зае-тунчжи! Слышал про такого?

– Кто же не слышал, – почтительно проговорил Маса, поняв, что речь идет о Заенко. – Сведи меня с Шуша-тунчжи. И мы будем квиты.

Вечером в среду они отправились в «Порт-Артур», так в городе называли скопление дощатых сараев, где обитали рабочие остановившегося патронного завода. Слава у трущобного квартала была паршивая, местные туда не ходили. Здесь пахло жареным чесноком, гниющими отбросами, стираным бельем, а откуда-то сладко потягивало и опиумом – один Будда ведает, где китайцы его добывали в это скудное время.

С каждым шагом Ченг всё больше нервничал, несколько раз пытался отговорить спутника от затеи, а у самой двери встал намертво, но Маса взял его за шиворот и затолкнул в барак насильно.

За столом, под свешивавшейся с потолка керосиновой лампой сидели человек десять. У торца, на стуле с высокой спинкой – женщина, в которую японец сразу впился взглядом.

Лицо, как у монахини – бесстрастное. Возраст неопределенный. Волосы коротко стрижены. Глаза тусклые. В руке длинный-предлинный бамбуковый мундштук, в нем дымится папироса. Черная куртка со стоячим воротником.

Пытаясь понять, что представляет собой та или иная женщина, Маса всегда воображал, какой она будет в минуту страсти – нежно-податливая, как косуля, требовательно-цепкая, как осьминог, или щедрая, как сочный арбуз. Но вообразить Шушу в мужских объятьях было совершенно невозможно, а это очень плохой признак. Маса насторожился.

Поклонившись, он поприветствовал честную компанию:

– Да цзя хао!

Все глядели на незнакомого человека, но никто даже не кивнул. На лицах (частью молодых, частью не очень, но ни одного старого) было одно и то же выражение, которое Масе не понравилось: так обычно смотрят на залетевшую муху, прежде чем ее прихлопнуть.

Ченг, дрожа голосом, стал говорить – так быстро, что Маса половины не понимал, только общий смысл. Это-де тот самый Ма Ся, который спас его в августе от белой контрразведки, товарищ Шуша наверняка помнит. Ма Ся родом из Шанхая, но с детства жил в Японии. Очень просил привести сюда. Хочет быть с нами…

Сбился, умолк. Маса еще раз поклонился, сложив руки перед собой, по-китайски.

Лица повернулись к начальнице – что она скажет?

Выдрессированные, будто мартышки в цирке, подумал Маса. Он по-прежнему следил только за Шушей, прочие, ясно, значения не имели.

Женщина вынула из мундштука папиросу, аккуратно отложила в пепельницу.

Тихо, очень тихо (все вытянули шеи, чтобы расслышать), произнесла:

– Товарищ Ченг, я говорила – чужих не приводить?

– Он не чужой, я же объяснил… Он меня спас! Он за Интернационал, он хочет сражаться с нами против белых чертей!

– Кто чужой, а кто нет, решаю я, а приказ есть приказ. Ты знаешь, что бывает за нарушение приказа?

Шуша вынула что-то из маленькой коробочки, положила в рот. Наверное, коричную или мятную пастилку. Китайцы любят.

– Так что бывает за нарушение моего приказа? – повторила она сквозь стиснутые зубы.

Ченг затрясся.

– Выслушай меня, почтенный товарищ Шуша, – сказал Маса. – И ты увидишь, что я не чужой.

Женщина поднесла пустой мундштук к губам, раздался тихий звук, и Ченг схватился за горло, его глаза полезли из орбит. Сидевшие за столом съежились.

Несколько секунд похрипев, Ченг уронил руки. Глаза у него остекленели. Прямой, как палка, он с деревянным стуком бухнулся на пол. Из шеи, сбоку от кадыка, торчала иголка.