Не прощаюсь

Надя вчера сказала: «Ты не понимаешь. Проблема не в тебе, проблема во мне. Мужчина способен любить что-то больше, чем кого-то. У женщины так не получается». Алексей злился. Они наконец были вдвоем, наедине, а Надежда упиралась кулачком ему в грудь, отодвигала лицо, и всё говорила, говорила.

«А можно попонятней?» – спросил он. «Можно. Если случится то, чего ты хочешь… и про что я стараюсь не думать, потому что сразу темнеет в глазах… Если это произойдет, тогда ты совсем заслонишь мне остальной мир. Я смогу думать только о тебе, жить только тобой. А революцию сейчас нельзя бросать. Без любого из нас, даже без крошечной меня она может погибнуть. Давай дождемся победы. Тогда я смогу быть твоей целиком, до донышка». Алексей перестал ее обнимать, сложил руки на груди, усмехнулся. «Красивые слова. А на самом деле ты просто маленькая девочка, которая хочет, но боится. Сама пришла ко мне в номер, потом испугалась и теперь, как положено интеллигентке, заворачиваешь свой страх в блестящий фантик». Он, правда, ужасно рассердился. Потому что хотел ее до дрожи в коленях. Нарочно сказал такое, на что Надя не могла не обидеться. Она вспыхнула, выбежала вон. А сейчас Романов, вместо того чтобы думать о деле, пялился в окно на дождливую улицу и говорил себе: Надя права. В России сейчас не время для любви. В России времени для любви вообще никогда не бывает.

Взять его первую любовь, пускай мальчишескую, глупую, но тогда она такой не казалась – сломана войной.

Вторая, обманная, была химерой войны. Наваждением.

Третью война просто убила…

Он зажмурился, отогнал страшное воспоминание о мертвом поле. Раньше не получалось, а теперь – почти без усилия.

Любовь к Наде – последняя. Другой уже не будет, этот хвост у ящерицы больше не отрастет. Ждать победы? Но когда мы победим – если победим – опять сыщется какая-нибудь очередная российская чума-холера, которая окажется важнее любви и несовместима с нею…

Он тряхнул головой. Хватит ныть, товарищ Романов. Давай сначала победим, а там будет видно.

И наконец стал думать про дела. Они были, культурно выражаясь, дерьмовые. Девочка сказала верно: Советская республика находилась на пороге гибели.

Генерал Юденич уже дошел до Царского Села, и падение Петрограда, колыбели революции, ожидалось со дня на день. Армия Гай-Гаевского подходила к Туле. Красный фронт там дрожал и гнулся. Алексей знал, что скоро он рассыплется вдребезги – из Новороссийска отправлен эшелон с новейшими английскими танками, идеально приспособленными для маневренной войны. Бронированные чудища посекут своими мощными пулеметами красную конницу, передавят обескровленную рабочую пехоту стальными гусеницами. И потом в два-три перехода докатят по беззащитным тылам до Москвы…

Самое гнусное, что Романов ничего не мог сделать. У него теперь не было доступа ни к каким секретным сведениям. Новый начальник освободил его из-под ареста, но к серьезной работе не подпускал. Дал совершенно издевательское задание: сидеть в гостинице и, никуда не отлучаясь, составлять штатное расписание Всероссийского Управления Безопасности, в которое преобразуется Особый отдел после взятия Москвы. Фактически капитан Романов находился под домашним арестом, а значит, агентурная сеть РВС была парализована.

Вся надежда, что второе подполье не бездействует. Из двух пропавших казаков конвоя отыскался только Филимонов – в речке Лопани, с пулей в затылке. Второй, Теслюк, бесследно исчез. Он-то наверняка был из людей Заенко. У них имеется какой-то хороший источник в штабе армии. Заенко отвратительный мерзавец и убийца Лавра Козловского, но, кроме как на чекистов, рассчитывать сейчас не на кого.

А тем временем в городе шли повальные аресты. На заводах, в мастерских и в депо забирали профсоюзных активистов, взяли целиком всю редакцию единственной либеральной газеты «Голос Юга», на улицах хватали всех мало-мальски подозрительных.

Особый отдел снова стали называть «Черным Домом», потому что из окон неслись вопли допрашиваемых, а во дворе грохотали выстрелы. На рыночной площади бригада плотников спешно сколачивала виселицы. План Скукина править через страх воплощался в жизнь.

Через Скукина и надо действовать – к такому решению пришел Романов, как следует поработав мозгами.

Хватит киснуть под «домашним арестом». Нужно, не дожидаясь вызова, отправиться на службу и закатить Черепову скандал, после которого совместная служба станет невозможной. Когда-то, еще в самом начале, Скукин предлагал устроить боевого товарища к себе в штаб. Многозначительно говорил: я нуждаюсь в людях, которым могу доверять. Прийти к нему и сказать: так, мол, и так, Аркаша, я ваша. Бери меня под свое крыло. Буду служить тебе, как японец Фандорину. В такое горячее время находиться в штабе всяко полезней, чем в контрразведке.

Повеселев, Романов надел шинель, фуражку, подхватил портупею – и вперед.