Не прощаюсь

Перед Особым отделом, как всегда в последние дни, происходила кутерьма. По крыльцу взбегали люди, другие выскакивали, из ворот с урчанием выехал грузовик – будто еж, ощетинившийся штыками, кавалерист бешеной рысью поскакал в сторону центра. С тех пор как Алексей был здесь в последний раз, суматохи стало еще больше.

– Из-за чего переполох, Миша? – спросил он дежурного офицера.

– Не слыхал еще? – У подпоручика от возбуждения прыгало лицо. – Заенко взяли! Вон он лежит, сволочь. Фандоринский японец только что приволок! Начальник находится в штабе армии. Ему уже позвонили.

– Лежит? – переспросил Романов, обернувшись. Увидел в коридоре плотно сдвинутые спины. Все смотрели куда-то вниз. – Убит?

– Живехонек. Да ты пойди, полюбуйся, – хохотнул подпоручик.

Алексей раздвинул людей.

У стены на скамейке в неподвижной позе сидел японец, опершись ладонями на колени, и важно смотрел перед собой. Под ногами у него лежал человек, весь опутанный веревками, будто его засунули в сетчатую кошелку. Даже лицо было перетянуто: меж зубов торчал кусок дерева, с двух сторон прикрученный шнурком от ботинка. Глаза пленника яростно пучились, сверкая белками. Остановились на Алексее, ненавидяще прищурились. Узнал.

Как пойманный волк из сцены охоты в «Войне и мире», подумал Романов.

– Как вам это удалось, господин Сибата? – спросил он.

Японец вежливо ему поклонился.

– Очень просто. Он стрелял, я прыгал. Когда я прыгаю, попасть очень трудно. Он не попал. Потом у него кончились патроны. Тогда я ударил его по уху вот этой ногой.

Он показал на свой ботинок, в котором отсутствовал шнурок.

– А зачем у него во рту деревяшка?

– Чтоб не откусил себе язык. Это серьезный акунин, от него всего можно ожидать. Когда я его уже свалил и взял за горло, он укусил меня за руку.

Японец показал кисть со следами зубов.

– Серьезный кто? – переспросил Романов, лихорадочно думая, как быть. Он охотно прикончил бы скотину Заенко собственными руками – но чекистское подполье, но ситуация на фронте…

– Это долго объяснять. – Сибата поднялся. – Вы пришли, и теперь я могу уйти. Передаю этого плохого человека в ваши руки. Делайте с ним что хотите. Господин велел передать, что на этом его участие в войне между белыми и красными заканчивается. Обещание, которое он дал вам и вашим начальникам, исполнено. Шнурок оставляю.

Японец чопорно поклонился. Перед ним расступились. Ушел.

– Вынуть кляп, – приказал Романов. – Нет, я сам…

Наклонившись вплотную к лежащему, шепнул:

– Спокойно. Я что-нибудь придумаю.

Тот, едва лишь смог говорить, прошипел:

– Поквитаться решил, иуда? Я тебя на тот свет за собой заберу…

– Дорогу, дорогу! – раздался громкий голос.

Это прибыл Черепов. Вокруг немедленно образовалась пустота – войскового старшину боялись собственные подчиненные.

– Что, сокол Дзержинского, прилетел в родное гнездо? – зловеще ухмыльнулся Черепов. – Раньше ты тут хозяйничал, теперь погрызешь морковку с другого конца.

– Да, я сокол Дзержинского, – ответил снизу Заенко. – А твой капитан – ворон Троцкого. – И мотнул головой на Алексея.

– Куражишься, вражина. – Черепов, наклонившись, нанес короткий, мощный удар кулаком по лицу. Пленник затих. – А ну, в операционную его. Скоро он у меня по-другому закурлыкает. Приготовь его, Калмыков.

Арестованного подхватили за руки и за ноги, потащили вверх по лестнице. Впереди шел фельдфебель Калмыков, ординарец начальника.

– Что за операционная такая? – спросил Романов.

Плохо дело, думал он. Заенко очнется и снова заведет про Троцкого. В конце концов Черепов прислушается.

Сияющий начальник даже не вспомнил, что запретил помощнику отлучаться из гостиницы.

– Пока вы сочиняли диссертацию, капитан, у нас тут кое-что изменилось. Помните, у Козловского на третьем этаже была картотека? Я устроил там новый кабинет для допросов. Чтоб работать по-настоящему. Сейчас поднимемся, увидите. Только протелефонирую полковнику Скукину. Пусть сообщит командующему, что мы действительно взяли самого Заенко.

Уже «мы взяли», а скоро будет «я взял», мельком подумал Алексей, но череповское честолюбие сейчас занимало его меньше всего.

Бывшую картотеку было не узнать. Полки с ящиками исчезли. Посередине пустой комнаты на большом столярном верстаке лежал растянутый буквой «Х» чекист, совершенно голый. Его запястья и щиколотки были пристегнуты ремнями, рот заклеен пластырем, глаза бешено вращались. Рядом стоял Калмыков в кожаном фартуке, раскладывал на столике столярные инструменты.

Войсковой старшина, мурлыкая песенку, тоже надел передник, нарукавники. Он не торопился, подчеркнуто не обращал внимания на пленника. Подошел к тумбочке, на которой красовался шикарный граммофон, сверкающий лаковой трубой. Стал выбирать пластинку.

– Люблю работать с комфортом, – пояснил Алексею.

– Почему он голый?

– Я всегда привожу пациентов в природное состояние. Запомните правило первое: допрашиваемый должен чувствовать себя голым мясом. Это избавляет от амбиций и располагает к искренности.

– …А пластырь зачем? Он же не сможет отвечать!