Не прощаюсь

– Об этом, собственно, я и хочу с вами поговорить, Эраст Петрович, – продолжил генерал. – Без танкового клина наступление может захлебнуться. Людей мало, фланги растянуты. И это еще полбеды. Я верю в своих солдат. Если им не мешать, они прорвут фронт вшивых красных дивизий. Но в том-то и дело, что им мешают! Не позднее чем завтра мне придется снимать с передовой крупные силы и затыкать ими прореху в тылу. Вы слышали о наступлении банд Махно?

– Да. Газеты пишут, что Повстанческая армия напирает с востока, – наклонил голову Фандорин. Военные события его интересовали мало. Эраста Петровича сейчас занимали другие мысли. Пальцы скользнули в карман, коснулись там нефритовых четок. Прикосновение холодных, гладких бусин, как обычно, ускорило дедукцию.

– Газеты не пишут и одной десятой правды! Махно, которого мы загнали на самый край Украины, каким-то чудом собрал новые полчища, разметал наш заслон и теперь катится по степям на тачанках прямо на Таганрог. Он уже взял Мелитополь и Бердянск. Если мы не перебросим на то направление минимум две дивизии, произойдет катастрофа! А без двух дивизий я не смогу прорвать красный фронт!

– Зачем мне всё это знать? – холодно спросил Эраст Петрович.

Командующий посмотрел на полковника.

– Аркадий говорит, что вы можете остановить батьку Махно…

Сказано это было неуверенно. Кажется, Гай-Гаевский сам не очень верил в такую вероятность.

Но в беседу снова включился Скукин.

– Главный советник и идеолог у батьки – анархист Арон Воля. Говорят, для Махно это высший авторитет. Я помню, как его бумага спасла нас всех в Зеленой Школе. Вы хорошо знакомы с Волей. Он прислушается к вашему мнению. Махно ненавидит и белых, и красных, а для Воли главный враг – большевизм. Мы знаем, что несколько дней назад на съезде крестьянских делегатов Воля объявил, что Повстанческая армия должна сражаться против диктатуры пролетариата и коммунистов. А когда красное командование отправило к Махно своих эмиссаров, Воля убедил батьку выгнать их взашей. Если б вы поговорили с вашим знакомцем и объяснили ему, что, воюя с нами, анархисты помогают красным… Если бы удалось договориться о перемирии и совместных действиях… Красные повернуты к Махно незащищенным флангом, как и мы. Батька вонзится туда, как нож в масло. А мы готовы снабжать его оружием, боеприпасами, обмундированием, медикаментами.

Фандорин, морщась, поднялся.

– Не тратьте зря п-порох. Мое участие в этой войне окончено.

«Почти окончено», мысленно прибавил он и вышел. На душе было неспокойно. Опять предстоял тяжелый разговор с женой.

В вестибюле «Метрополя» Фандорина поджидал японец. По лицу с застывшей бодрой улыбкой сразу стало ясно: что-то не так. А Маса еще и начал со слов:

– Господин, вы только не волнуйтесь…

И Эраст Петрович немедленно заволновался так, что у него затряслись руки, которые обычно не дрожали, даже поднимая гири в шесть пудов весом.

– Что с ней?! – крикнул он.

– Госпоже стало больно. Вот здесь, – показал Маса. – Я позвонил Либкинду-сенсею. Он сказал, что сейчас приехать не может. Я сказал, что если он через четверть часа не явится, я сам к нему приеду. И сказал, что я с ним сделаю. Сенсей явился. Сейчас он спасает госпожу и ребенка. Я ушел, чтобы сенсей не боялся. Когда врач боится, он может сделать ошибку.

– Ты поступил п-правильно. Пойдем, мы будем ждать в гостиной.

Они взбежали по лестнице, тихонько вошли в номер и некоторое время метались по комнате: Эраст Петрович ходил туда-сюда вдоль одной стены, японец вдоль другой.

Из-за прикрытой двери иногда доносились легкие стоны. Всякий раз, когда это происходило, оба замирали на месте и в панике переглядывались.

Наконец профессор вышел из спальни.

– Хорошо, что меня сразу вызвали, иначе случился бы выкидыш, – сказал он Фандорину, не смотря на Масу. – Истмико-цервикальная недостаточность штука опасная.

– Что это такое? – обмер Эраст Петрович. Диагноз звучал устрашающе.

– Постоянная готовность шейки к спонтанному раскрытию, – не очень понятно объяснил акушер. – Вы не беспокойтесь, я поставил пессарий. Однако в течение двух недель извольте соблюдать строгий постельный режим, так что никаких отъездов-переездов. И, разумеется, не нервничать. Даже по пустякам.

Только теперь он покосился на японца, державшегося за фандоринской спиной.

– Почтеннейший, неужели вы действительно… мммм… сделали бы то, чем грозились?

– Мне нет прощения, – низко поклонился Маса.

– Феноменально, – пробормотал Либкинд. – Знаете, господин Фандорин, отныне мой гонорар увеличивается вдвое.

– Да-да, – поспешно согласился Эраст Петрович. Ему хотелось скорей попасть к жене.

Мона лежала в кровати бледная, но вполне спокойная, даже веселая.

– Ребенку таких непоседливых родителей тоже не сидится на месте, – сказала она, – но теперь он никуда не денется. Две недели так две недели. Я научу вас играть в канасту. Денег у вас, правда, не осталось, будете играть в долг. И еще я хочу попрактиковаться в английском. А сейчас я проголодалась. Маса, закажите в ресторане обед. Вы знаете, что́ я люблю.