Не прощаюсь

Для этого понадобится:

1. Отойти в укромное место, чтобы искупаться и помыть голову.

2. Расчесать и уложить волосы. Тут одно из двух: «баранка» на затылке и взбитая челка на лбу или просто – волной по плечам (не очень практично, но смотрится еще лучше).

3. Переодеться. Балахон снять, все равно в нем по такому теплу жарко; юбку перевернуть настоящей, шелковой стороной кверху; достать из мешка сатиновую блузку, припрятанную для цивилизации.

4. Эффектно вернуться в общество.

5. Канторовича прикормить, с отцом Сергием вести себя так, будто он еще мужчина хоть куда, Скукина игнорировать.

Она отшвырнула рыбий скелетик, вытерла пальцы о траву. Оглянулась. Три богатыря на нее не смотрели, обсуждали что-то мужское.

Берегитесь, три поросенка. Сейчас к вам придет серый волк, зубами щелк, хищно улыбнулась Мона, звезда петроградских салонов.

Она подхватила мешок, скользнула в кусты – и наткнулась на неподвижно стоящего человека.

Вскрикнуть не успела – жесткая ладонь зажала ей рот.

Очень близко, в двух вершках, яростно щурились глаза. Тихий шепот приказал:

– Цыть у меня! Только пикни.

И еще кому-то:

– Давай, детки. Тихохонько.

Слева и справа обозначилось шевеление. Кто-то медленно двигался там, не шурша травой, не беспокоя ветки.

Мона скосила глаза. Увидела двоих слева, одного справа. Они были в одинаковых солдатских гимнастерках без погон. У каждого винтовка.

Тот, что зажимал ей рот – немолодой, вислоусый, – поцокал языком, покачал головой:

– Гляди, баба, не зашуми. Осерчаю – пожалеешь. Моргни, если поняла.

И так весомо, страшно он это сказал, что Моне и в голову не пришло ослушаться. Она моргнула.

Тогда он отнял руку, крепко взял Мону за локоть. В другой руке у вислоусого был «наган».

– Пора! – крикнул он.

И все четверо с треском вывалились на полянку.

Сидящие успели лишь обернуться. Увидели наведенные стволы – медленно подняли руки. У всех троих сделались одинаковые лица: сосредоточенно-застывшие, двигались только глаза.

Командир выпустил Монин локоть, подтолкнул:

– Ступай к ним. Сядь.

Она отбежала к своим, тоже плюхнулась на землю, прислонилась к мужскому плечу. (Это был противный Скукин, но сейчас обиды не имели значения.)

Наконец смогла рассмотреть лесных людей.

Трое с винтовками были молодые, бритые. На левом рукаве зеленая повязка. Оружие держали не абы как, а каждый целил в одного из сидящих. У немолодого тоже была повязка, но немного другая – с белым кружком.

Были они совсем не такие, как те ночные, с парома. На бандитов не похожи, но сразу видно, что очень опасные. Особенно начальник.

– Грамотно нас взяли, – прошептал Канторович.

– Сидеть тихо! – прикрикнул усатый. – Руки не опускать.

И своим:

– Пойду лодку посмотрю. Не зевай, ребята. Кто шело́хнется – бей.

– Ого, чего тут у них! – заорал он от баркаса. – «Гочкис»! И две ленты!

Солдаты повернули головы.

Воспользовавшись этим, Скукин цапнул из нагрудного кармана удостоверение, швырнул в кусты.

– Слушай приказ, – быстро шепнул он. – Каждый за себя. Мы друг друга не знаем. Я попросился меня подвезти.

Точно так же избавился от документов и Канторович.

Вернулся усатый. В одной руке он держал снятый с треноги «гочкис», в другой – большой бинокль отца Сергия, обычно лежавший на корме.

Спросил:

– Чьи будете? За кого воюете?

– Ни за кого я не воюю, мил человек, – сказал отец Сергий. – Бинокля моя, на базаре сменял. В речном деле штука годная. Я лодошник.

Говорил он не так, как всегда, а мягко, по-южнорусски. И совсем не заикался. Кто бы мог ожидать от него таких актерских способностей?

– «Гочкис» мой, – поднял одну руку выше Канторович. – Ты его, дядя, за радиатор не держи, погнешь. Я тоже ни с кем не воюю. Пока.

– На что ж тебе пулемет? – весело удивился командир.

– На то, что я пулеметчик. С войны уходил – машинку прихватил. Гуляю по свету, ищу хорошую службу. Вы кто такие? Нужны вам хорошие пулеметчики? Сговоримся – буду ваш.

– Хорошие пулеметчики сейчас везде нужны. А сговориться – сговоримся. У нас в Зеленой Школе всем нравится.

Ах вот это кто, поняла Мона. И пожалела, что плохо слушала недавний разговор отца Сергия с Канторовичем. Всё, что осталось в голове: «Зеленошкольская Директория» против красных и против белых. И что атаман у них называется «директор». Какая-то смешная фамилия.

– Ну, а ты кто? – спросил усатый Скукина.

– Музыкант. Из Москвы. Там есть нечего. Пробираюсь на юг.

– Где ж твой струмент?

Подполковник достал флейту.

– Сыграть?

Засвистел «Камаринскую».

– «Пошла плясать, ногой топнула, ажно хата покачнулась, и дверь хлопнула» – подпел усатый, шлепнул Скукина по плечу. – Давай к нам, музыкант. Подхарчишься.

Мону он спросил не так, как других:

– Ты, тетка, при ком?

Очевидно, в его мире не предполагалось, что женщина может быть сама по себе.

– Дочка это моя, – ответил за Мону отец Сергий. – С Белгорода мы, обое. И баркас мой. Энтих двоих не знаю. За плату взял, по дороге.

– Что ж ты из Белгорода так далёко заплыл?

– В Луганск нам надо. Там больница психическая. Добрые люди присоветовали. Дочка у меня не в себе. Бесноватая.

Все посмотрели на Мону. От неожиданности она замигала.