Не прощаюсь.Глава 1

Оставался только японец. Сначала он рассматривал бандита с интересом, но скоро заскучал и даже зевнул.

— У тебя что есть, узкий глаз? Знаю я вашего брата. Пошарить, и золотишко сыщется.

— Есть, — кивнул Маса и снова зевнул. Его клонило в сон. — Золотые десятки.

Грабитель удивился. Наставил обрез.

— Давай! Куда запрятал?

— Вот сюда. — Маса похлопал себя но груди. Там, в шелковой сумочке, лежали последние восемь червонцев. — Бери сам, круглый глаз.

Он еще не решил, сломать ли невежливому нарадзумоно запястье, когда протянет руку, или только вывихнуть.

Но нарадзумоно его удивил — сразу, безо всяких проволочек, выстрелил, метя в лоб. Видно, у железнодорожных разбойников человеческая жизнь и правда шла в копейку.

Ог пули, Маса, конечно, уклонился. Еще не распрямившись, выбросил руку, вырвал оружие, сделал ногой подсечку, и плохой человек бухнулся на колени.

Поскольку пуля ударила совсем близко от господина, Маса обернулся — и обмер.

Эраст Петрович сидел всё так же неподвижно, но на виске остался длинный ожог от пролетевшей вплотную пули.

В глазах у Масы помутилось от ярости.

— Буккоросу дзоооо!!![1] — взревел он, отшвырнув обрез.

Схватил негодяя, потревожившего мирный сон господина, за горло. Другую руку, сжатую в кулак, занес, намереваясь проломить подлому акуто его поганую переносицу.

Тихий, скрипучий голос недовольно произнес:

— Соннани сакэбу на.[2]

Не веря ушам, Маса оглянулся.

Глаза господина были приоткрыты.

— Дамарэ. Атама га итаи [3], - сказал Эраст Петрович, шурясь.

* * *

Первый и самый важный долг в жизни человека — благодарность. Она прежде всего.

Поэтому сначала Маса поставил на ноги грабителя, сунул ему кошелек с червонцами и поклонился.

— Спасибо тебе, посланец доброй кармы… Куда ты? А твое ружье?

Последние слова были сказаны уже в спину улепетывающему разбойнику.

Ну и Буцу с ним.

Исполнив долг, Маса рванулся к господину. Тот еще что-то говорил, но слов было не разобрать, потому что, едва исчез бандит, снова заревела спекулянтка.

— Тише, дура! — прошипел японец, коротко обернувшись.

Баба послушно заплакала тише.

— Черт, какой яркий свет, — пожаловался господин, хотя свет был совсем тусклый. — Ничего не вижу, слепит. Но я слышу, что плачет женщина.

Говорил он хрипло, будто у него заржавело горло. Маса осторожно потрогал пальцем след от пули. Пустяк, даже волдыря не будет. Может быть, после всех сеансов Чан-га-сэнсэя не хватало только одною последнего прижигания?

— Я хочу знать, почему плачет женшина, — тихо, но твердо сказал господин.

— Это единственное, что вы хотите знать? — осторожно спросил японец, вспомнив предупреждение профессора Кири про нарушение интеллектуальных функций.

Фандорин поморгал, слегка тряхнул головой.

— Нет. У меня много вопросов. Всё какое-то… странное. Но сначала нужно помочь даме. У нее, должно быть, случилось несчастье.

— Жизня моя пропала, — громко и глухо сказала баба, вдруг подняв голову. — Я удавлюсь. Право слово, удавлюсь.

— Эраст Петрович Фандорин, — представился ей господин. — Прошу прошения, что сижу. Почему-то не могу подняться. И вижу вас неотчетливо… Что с вами случилось, сударыня?

— «Сударыня», — хмыкнул наверху матрос. — Сударыни с сударями нынче все удрапали. Кто поспел…

Маса молча показал кулак, и невежа заткнулся. Слава богу, господин, кажется, не расслышал этих слов, иначе у него возникли бы вопросы, отвечать на которые было пока рано.

— Обокрали меня, — пожаловалась тетка новому человеку. — Кто-то из этих вот иуд. — Показала рукой вокруг.

В ночи что-то запыхтело, вагон качнулся, поехал.

— Мы в поезде. В купе, — сказал господин и опять встряхнулся. — Но в купе не бывает столько людей.

Он стал считать, разговаривая сам с собой:

— Мы двое. Дама, которую обокрали. Смуглая барышня. Двое мужчин почему-то на багажных полках. Священник. И… — Вгляделся в противоположный угол, где филателист надевал вновь перевернутую шинель. — …И исключенный гимназист.

— Откуда вы взяли, что исключенный? — удивился тот.

— У вас петлицы без пуговиц и фуражка без герба.

— Мозгами поехал. Кто сейчас с орлами ходит? — прошептал подросток. Маса и ему показал кулак.

— Господин, вы перестали заикаться, — сказал он, покашливая. От волнения сжималось горло и ныло сердце.

— Это потому что я сплю. Во сне я никогда не заикаюсь, — объяснил Фандорин. — Впрочем, неважно. Дамам надо помогать и во сне. Что у вас похищено, сударыня?

— Иголки! Почти целый фунт! В мешочке! Ууу!

С полки свесился матрос:

— Нечего было зявиться. Реви теперь.

— Иголки. Вместо багажа матрос, — без удивления произнес Эраст Петрович. — Какая чушь. — И терпеливо обратился к тетке, должно быть, считая и ее сонным видением. — Мне часто ночью снятся какие-то нелепые преступления, которые я непременно должен раскрыть. И я их всегда раскрываю. Вы ведь перестанете так громко плакать, если иголки найдутся? Они какие, железные?

— А какие еще, — прогнусавила баба, всхлипывая. — Золотые, что ли?

— Не знаю. Во сне всё бывает. Кто-нибудь из купе выходил?