Не пытайтесь это повторить

— Прекрасный выбор. Я как-нибудь загляну на чашечку крови.

— Я буду всегда иметь ее про запас, — улыбнулся Лекант.

— Нам выходить, — сказал молодой вампир.

Когда они вышли из такси, я спросила Леканта:

— Зачем ты пригласил вампира? И откуда ты знаешь, что вампиров нужно приглашать?

— Не могу тебе сказать точно. Что-то поднялось из памяти. Не бойся, Тийя. Мне вампиры не опасны.

— Мне тоже. А где ты возьмешь кровь?

— Она течет в моих венах.

— Ты будешь угощать вампиров своей кровью?! Ты спятил!

— А что такого?

— Это безнравственно и противозаконно. Особенно в нашем городе.

— Тийя, ты совсем меня запутала. Не ты ли говорила, что в вашем городе все живут мирно и никто никому не переходит дорогу?

— Да, я говорила. Но вампиры не должны пить живую кровь. Только донорскую.

— Тогда я стану донором. Так это называется?

— Иногда ты меня удивляешь… Кстати, нам выходить.

Мы вышли из маршрутки и зашагали по направлению к одноэтажному продолговатому зданию, сплошь сделанному из стекла.

— Красиво, — сказал Лекант, когда мы подошли к входу в эту стеклянную роскошь.

— Да, — загордилась патриотичная я. — Картинная галерея — одно из красивейших зданий нашего города. Тебе понравится.

— Мне понравится быть везде, где ты. Даже среди болот…

— При чем здесь болота?

— Так… Тоже что-то всплыло из памяти. Какой-то смутный образ.

Мы вошли в галерею. Здесь вниманию не скучающей публики предлагались картины местных мастеров и тех художников, которые когда-то бывали в Щедром. Я очень любила полотна Саввы Кулебякина. Этот художник, мой современник (сейчас ему, вероятно, лет сорок с небольшим), писал в кустодиевской манере, очень теплые, охряные полотна. Когда я рассматривала кулебякинских толстушек, сытых кошек и толстых веселых псов, у меня поднималось настроение. И хотелось жить и жить. Не существовать.

— Вот, смотри, картина Кулебякина "Коктейль-пати у директора офицерской столовой", — постаралась я обратить внимание Леканта на мой любимый шедевр. Тут Кулебякину настолько удались светотени, что все гости на пати казались живыми. — Как тебе?

Лекант равнодушно скользнул глазами по картине.

— Тебе не нравится? — кольнула меня обида.

— Не нравится, — качнул головой Лекант. — Здесь много неправды. Люди не могут быть такими довольными жизнью.

— Откуда ты знаешь?

— Знал когда-то, — грустно ответил Лекант. — Я хорошо знал людей даже до того, как они появились на Земле.

— Лекант, ты иногда говоришь такие вещи, что я пугаюсь. Сколько тебе лет?

— Много, Тийя. Я и сам сбился со счета. И потом, годы в Шамбале не то, что годы на Земле.

— А что такое Шамбала?

Лекант вздохнул:

— Этого не опишешь. Когда-нибудь я объясню тебе. Не сердись.

— Я не сержусь.

— Я по твоему настроению чувствую, что сердишься.

— Я сержусь на то, что тебе не понравился мой любимый художник.

— Вот этот?

— Да. Савва Кулебякин.

— Прости, но он пишет неправильно.

— А ты знаешь, как правильно?

— Да, знаю. Иди сюда.

И Лекант подвел меня к стене, на которой располагались скромные акварели Робин Шуин. Она была русская, но творила и выставлялась под этим странным псевдонимом. Я не видела ни одного интервью с нею, тогда как мой любимый Савва Кулебякин частенько мелькал на экранах местного телевидения.

— Посмотри, — тихо сказал Лекант, указывая на акварель Робин Шуин под названием "Конец марта". — Посмотри, сколько здесь правды. Она так прозрачна и ясна!

Я всмотрелась в акварель. И неожиданно она заиграла для меня новыми красками, а Савва Кулебякин как-то поблек.

— Лекант, я не знала, что ты разбираешься в живописи, — тихо сказала я.

— Я не разбираюсь. Я даже не знаю, что такое живопись. Но я вижу свет, исходящий от этих картин. А от твоего Саввы Кулебякина света вовсе не исходит, наоборот, его полотна — как черные воронки, лишь поглощающие все светлое. Я могу точно сказать, что Робин Шуин — Даритель, а Савва Кулебякин — Поглотитель.

— О боже, Лекант! Какие странные вещи ты говоришь! Кто такие Дарители и кто — Поглотители? Это опять из той же оперы про Шамбалу?

— Нет, Шамбала здесь ни при чем. Эта история тянется с первых времен. С Великого потопа. Те, кто выжил, были разделены по своим душам на Дарителей и Поглотителей. Дарители — это люди или существа, которые расходуют свою жизненную силу или благодать на других существ, не прося ничего взамен. А Поглотители — это те, кто забирает благодать из чужих душ, потому что своей нет.

— А я кто — Даритель или Поглотитель?

— Ты — самый лучший Даритель, Тийя.

— А ты…

— Я тоже Даритель. Во всяком случае, призван быть им. Дхианы — все — Дарители.

— Даже дхианы Хаоса?

— Да. Они дарят миру темные силы, темную благодать. Мир нуждается и в этом.

Последнюю фразу Лекант произнес, когда мы проходили мимо статуи "Пигмалион и Галатея", изваянной нашим щедровским скульптором Ираклием Гогоберидзе. Статуя была ничего себе, особенно хороши бицепсы у Пигмалиона, но дело не в этом. А в том, что кусочек Лекантового монолога уловил своими хитроумными ушами Акакий Кашкин, принесла его нелегкая.