Не рассказывай

Она пораженно качает головой. А потом тянется и обнимает меня, кладет голову на грудь. Я глаза снова закрываю. Боженьки мои, приятно-то как. Уже не улыбаюсь, правда. Обнимаю ее в ответ. Кладу руки на ее упругие ягодицы. Но не глажу или щипаю, не до этого пока. Просто положил и держу вот так. Ксюша холодная, на улице мороз, она явно замерзла в своем пальтишке на рыбьем меху.

Грею ее задницу в общем, хорошим делом занимаюсь. Дышу медленно и глубоко. Стою почти ровно. Она прижимается сильно-сильно, и мне становится больно.

— Ай, — говорю спокойно, чтобы ее не пугать. — Полегче, малышка.

Ксюша отстраняется, суетясь задирает толстовку, смотрит на мою грудь и резко одергивает ткань вниз.

— Ты в больнице был? — она злится очень сильно. И при этом зачем-то плачет.

Мне ведь не кажется? Поразительный контраст, он немного дезориентирует, поэтому говорю как есть:

— Был. Карточка на столе.

Через минуту я сижу на диване, Ксюша читает заключение врача-травматолога. Трещина в ребре. Множественные гематомы, сотрясение. Я тоже читал. Ничего там нет такого, о чем бы я не мог догадаться по ощущениям.

— Таблетки пьешь? — спрашивает она.

— Это обезболивающее, я от него тупею почему-то. Пока терпимо — терплю.

— Ты и без него тупой, судя по всему. Раз в драку полез! Что так отделали.

Я закатываю глаза, а потом и закрываю их вовсе.

— Прости, Облачко, цапаться нет пока сил. Щас чуток полежу и продолжим.

Укладываюсь на подушку, а потом проваливаюсь в пустоту. Не то, чтобы в сон, скорее в плотный туман. Всё слышу, чувствую, но при этом процентов на тридцать. Кружусь в карусели. Становится хуже. Утром был отбор, наконец-то. Не знаю, что мне помешало. Две недели мозг парили, каждый день говорили: завтра-послезавтра. Готовился, ждал. В итоге в день икс будто не поверил, что оно уже. Именно в этот раз собеседование не перенесли. Состоялось.

Давно меня так качественно не отделывали.

— Денис, — слышу я у самого уха. — Скорую вызвать?

Качаю головой.

— Отлежусь и пройдет. Норм, — отвечаю. А потом я видимо совсем крышей еду. Остатки мозга из меня выбили в трех боях, ничего там в башке не осталось. Иначе объяснить не могу, зачем прошу ее по-человечески: — Не уходи.

Вот для чего? Чтобы что она делала? Смотрела на меня спящего, битого и злого? Дурь какая. Сам это понимаю, поэтому вовсе не расстраиваюсь, когда дверь входная хлопает. Ну почти.

Ничего, отлежусь денька три-четыре, и приеду. К ней. Спрошу, зачем приходила. Снова нос задерет — так к стене прижму, проходили уже. Ей нравится, когда берешь будто силой. Как бы лишая ее права выбора. Она понимает, что остановлюсь в любой момент, если надо. Но не просит. Ни разу не просила. Только бы с мужем не помирилась. Снова. Бл*ть, вот нафига я так зацикливаюсь на этом всем? Тошнит еще сильнее.

Просыпаюсь поздно. Кое-как поднимаюсь, бреду в ванную. Умываюсь холодной водой. Такое странное ощущение — жрать хочется и тошнит — всё это одновременно. Но хоть что-то проглотить нужно. Стягиваю толстовку, потому что вспотел адски, бросаю ее в корзину. Помыться бы, но сил нет. Утром уже.

Захожу в кухню, включаю свет и замираю.

Ксюша сидит за столом с телефоном.

При моем появлении вздрагивает, вытаскивает наушники из ушей. Щурится на яркий свет.

— Какого хрена ты здесь делаешь? — гостеприимно возмущаюсь я.

— Ты так просил не уезжать, что я решила сделать тебе одолжение, — улыбается она. Кладет телефон на стол, врезает глазами в мою фиолетовую грудь и снова начинает плакать. Беззвучно. Даже не морщится. Просто слезы по лицу текут. Она их не вытирает.

А еще Ксюша в моей футболке. Этот простой, бл*ть, вроде бы факт почему-то выбивает из тела последние силы. В моей. Футболке. Контрольный в солнечное сплетение. Я отворачиваюсь.

— Это в бреду было. Я думал, что не с тобой разговариваю, — голос звучит хрипло. Сердце ускоряется.

— Я так и поняла, именно поэтому и осталась. Позлить тебя, — парирует она спокойно.

— Признайся, что на бля*ей посмотреть хотела, — я подхожу к плите и нахожу на ней кастрюлю с каким-то супом. Еще теплым. О, пойдет.

— Хотела, конечно, на них посмотреть. Даже еду сварила, чтобы покормить девчонок. Но никто почему-то не приехал.

— Тогда поем я.

Тянусь за тарелкой.

— Садись, инвалид, я помогу, — поднимается она с места и начинает хозяйничать на моей кухне.

Смешная такая. С хвостом высоким. Моя белая футболка ей ниже задницы. Ноги красивые у нее, когда на цыпочки приподнимается — вообще вау. Только руки снова в свежих ссадинах. Вот что мне сделать, чтобы она забыла про тупую привычку себя ранить? Я ж не психолог, не умею слова подбирать. Я бы мог, наверное, ее смешить и отвлекать. Да хоть каждую минуту. Если бы позволила помочь.

Я плюхаюсь за стол. Да какое там! Здоровый-то нахер был не нужен. А подбитый да еще и с поражением? Думал, возьмут в СОБР, на плечо ее закину и никуда не денется. А щас…

Ксюша ставит передо мной тарелку. Садится рядом.

— Ты раньше времени не радуйся, я не особо повар, — тараторит быстро. — Мой муж был достаточно богат, чтобы мы каждый день ели в ресторане.