Не сбавляй оборотов. Не гаси огней

Но удара не последовало. Никакого Эдди, никаких детей, размазанных по ослепительно сверкающему хрому; только визг шин и дымящиеся тормозные колодки. Я пытался выровнять машину, чтобы не вынесло на обочину, но тут позади раздался окрик, а в зеркале показался несущийся на меня пикап. Я резко крутанул руль вправо, разворачиваясь, и отчаянно тормозящий пикап проскользнул всего на волосок от меня. Я притормозил у правой обочины, повернул на сто восемьдесят градусов и поглядел на то место, где только что находилась моя машина. В крови бурлил адреналин. Я запыхался и слышал, как в жилке на шее пульсирует кровь. Слышал топот тяжелых ботинок по асфальту. По мере приближения топот становился все громче — это был парень из пикапа.

Он чуть ли не оторвал мою дверцу — ничего удивительного, я бы на месте этого здоровяка тоже разозлился. Выглядел он так, будто мог пойти охотиться на медведя с перочинным ножом и вернуться с мясом к столу. На нем были грязноватые «ливайсы», клетчатая ковбойка, синяя куртка, один карман которой наполовину оторвался, и поцарапанная желтая каска с эмблемой «Галф Ойл».[28]

— Какого хрена ты на хрен делаешь, хрен собачий? — напустился он на меня.

Не слишком вежливый вопрос, да, собственно, и не вопрос вовсе — и все же он заслуживал честного ответа, особенно если принять во внимание обстоятельства…

— Неделю назад я шел по улице в Сан-Франциско, а маленький, пятилетний мальчуган спускался по лесенке, и вдруг один из рисунков, которые он нес, подхватил ветер и вынес на проезжую часть. И Эдди — так его звали, Эдди, — не раздумывая помчался за ним. Все это происходило на моих глазах, я метнулся к нему, чтобы помешать, но мои пальцы едва скользнули по его штанам, так и не успев уцепиться. Он спрыгнул с тротуара, нырнул между двумя припаркованными машинами и в тот же миг угодил под колеса 59-го «мерса». Не знаю, заметили ли вы, но на дорогу прямо перед моим носом вылетел кусок бумаги, и я машинально дал по тормозам — больше всего в жизни боюсь снова увидеть пятилетнего малыша в крови, размазанного по асфальту.

— A-а, ну ладно, — протянул парень, аккуратно прикрыл дверцу, развернулся и зашагал восвояси.

Иногда думаешь: нет ничего поразительнее, чем взаимопонимание. Я разрыдался. Я не пытался бороться с нахлынувшими чувствами — просто налег на руль и оплакивал Эдди, оплакивал доброту и понимание, которые щадят чужую боль, но ничего не меняют, оплакивал каждую потрясенную душу, вынужденную беспомощно смотреть на насилие и жестокость; и, с жалостью, от которой никуда не деться, оплакивал себя.

Заметив наконец, что проезжающие машины притормаживают, разглядывая мой «кадиллак», стоящий против движения, я высморкался, вылез из тачки и, с затуманенными от слез глазами, произвел беглый осмотр: не повредил ли я чего-нибудь, совершая на скорости тот головокружительный разворот. Присев на корточки, я обнаружил прилипший к решетке бампера листок бумаги. Это было отпечатанное на ротаторе объявление, краска выгорела на солнце до светло-сиреневого оттенка. При попытке разобрать текст заболели глаза, но я все же справился:

«Дорогие родители второклассников!

31 октября в школе будет проходить празднование Хеллоуина. Просьба позаботиться о том, чтобы ваши дети пришли в маскарадных костюмах. Праздник займет последние два часа учебного времени. Мероприятие закончится в обычное время (о всех изменениях программы будет объявлено дополнительно). Школьные автобусы будут ходить по расписанию.

Желаю всем страшного (но безопасного!) Хеллоуина.

С уважением, Джуди Голлавин

Учитель вторых классов»

Объявление подействовало на меня душераздирающе. Одна допущенная по легкомыслию ошибка — и праздник закончен, парень. Один неверный шаг, и ты проваливаешься под лед. Я вернулся в машину, облокотился на руль и позволил чувствам выплеснуться в слезах. В них не было ни капли лицемерия. Мне действительно было больно до слез.

Горевать можно хоть целую вечность, но плакать столь же долго не получится, поэтому в один прекрасный момент я утер слезы, сложил объявление, засунул его в бардачок, к письму Харриет, развернул машину и наращивал скорость, пока стрелка не остановилась между двух нулей на отметке сто. Если бы я дал себе время остановиться и подумать, то ужаснулся бы: самый тормознутый человек во всей округе мчится на сумасшедшей скорости, на всех парусах летит к славе, мать ее, и пусть ему при этом придется рыдать над каждым клочком бумаги, налипшим на лобовое стекло; над каждым малышом, вприпрыжку скачущим к школе; над каждым пятном крови на дороге.