Не сердись, человечек

Пехливанихе не хочу жаловаться. Да ей если и скажешь, что меня бьют, отвечает, что если бы я не лез, то и меня бы никто не трогал. Что там говорить. У нее только одно на уме: организация разных праздников и торжеств. Праздник весны — 1 марта, праздник славянской письменности — 24 мая, праздник детей — 1 июня, новогодние торжества, спортивные, праздник чисел, праздник детской книги, праздник мечты, праздник мамы, праздник международной солидарности детей за мир, словом, каждый месяц по празднику, а то и по два. А что такое праздник? Это что-то хорошее, чему человек может порадоваться, так ведь? А чего тут радоваться, если праздник — сплошное мучение. Как только нам объявляют, что надо готовиться к празднику, мы уже знаем, что по крайней мере дней на десять запретят всякие игры и мы будем часами маршировать во дворе, разучивать песни, зубрить до одури стихотворения о труде, учебе, о маме или каком-нибудь великом человеке; по тысяче раз будем выполнять любимые художественные пирамиды Ганева — учителя по физре (так мы называем физкультуру); будем репетировать всевозможные сцены из спектаклей и еще неизвестно что… Сейчас, например, ради праздника мы должны забыть свои любимые игры. Гергана Африка играет до посинения народные мелодии, малышня детсадовского возраста надорвала глотки песнями о маме, будто знают, что это такое — мама, а ребята постарше, как я, участвуют в художественных пирамидах. Я, лучший чтец, должен стоять на вершине пирамиды и оттуда произносить какое-то ужасное стихотворение «Тебе, любимая мамочка». Все это время мальчишки нарочно покачиваются, и меня шатает из стороны в сторону. Злятся, что приходится держать меня. Конечно, тяжело — вот и издеваются. А я тут при чем?

— Ангел, — говорит директриса, вползая в кабину вслед за тетей Еленой. — Повтори трижды стихотворение, чтобы запомнить хорошенько к завтрашнему дню. У нас будут уважаемые люди! Я вернусь в девять и всех проверю. А Гергана пусть играет!..

Как только Пехливаниха начала отдавать свои распоряжения, все разбежались кто куда. Остались только я, Жора, Матушка и Мира.

Но вот машина тронулась, и Матушка предложила, как всегда, когда мы оставались без начальства: «Пойдемте-ка в кондитерскую». Мы бросились целовать ее. Вот это друг так друг!

А теперь, когда мы узнали, что Матушка когда-то была вместе с нашими мамами, она стала нам еще ближе и роднее. Только вот Мира пока еще ничего не знает, и мы с Жорой не решили, говорить ей или нет. Все-таки она девчонка и может проболтаться, обязательно захочет похвастаться перед Герганой Африкой. Да и потом, мы еще не дочитали до конца дневник тети Елены.

В кондитерской мы ели пирожные и мороженое, выпили по бокалу бузы[8]. Все это время я не сводил с Матушки глаз и думал о том, что, если она знала мою маму, говорила с ней, слышала ее голос, значит, мама существует, она настоящая, она есть где-то. Если жива. А если нет?.. Как только я подумал об этом, мне стало страшно. А вдруг с ней что-нибудь случилось?.. Скажем, болеет, а некому сходить в аптеку за лекарством, поднести воды, чтобы запить таблетки… А если я буду рядом с ней, я так буду заботиться о ней, от всех болезней уберегу!..

И тут я сделал страшную ошибку, Жора потом чуть не отлупил меня за это. Я так испугался, что, может быть, мама больна или умерла, что забыл обо всем на свете, и, когда Матушка встала из-за стола, чтобы принести нам еще по бокалу бузы, спросив, как всегда: «Сначала скажите, любите ли Матушку?», не выдержал и выпалил: «Матушка, моя мама Ани жива?»

— Что-что? — переспросила Матушка.

В это время Жора пнул меня ногой под столом, но остановить меня было уже невозможно.

— Я все, все знаю! Все! И о тебе, и о маме, и о Жориной маме, и о Мириной… Ты их знаешь… Вы вместе родили нас!

До меня дошло, что я говорю, только тогда, когда я увидел склоненную в отчаянии голову Жоры и огромные Мирины глаза, которые смотрели то на меня, то на Матушку и вдруг наполнились слезами. Затем Мира заплакала в голос и бросилась к Матушке.

Все вокруг стали оборачиваться на нас.

— А ну-ка, пошли обратно! — сказала Матушка раздраженно и, как только вышли на улицу, спросила строго: — Кто сказал вам это? Твоя мама? — посмотрела она на Жору.

— Мы узнали об этом из ее дневника, — признался он, видно поняв, что уже нет смысла скрывать от Матушки.

— Что это за дневник? Где он?

— У нас дома, — соврал Жора не моргнув глазом. — Я случайно нашел его.

— Мать знает?

— Нет.

— Значит, так: вы ничего не будете ей говорить, ясно? Никому ни слова.

— Ясно. И все-таки скажи, что ты знаешь о матерях Ангела и Миры?

— Матери Ангела и Миры?.. — произнесла Матушка задумчиво. — Все равно что их нет.

— Как это нет, когда они есть? — возразил я.

Но Матушка не ответила и, обняв Миру, заторопилась к Дому.

Когда мы вернулись из кондитерской. Матушка еще раз предупредила нас, чтобы мы никому ничего не говорили, и ушла с Мирой в дом, а мы побежали в беседку, будто бы для того, чтобы поиграть в «несердилку». Какая там «несердилка» — читали дневник тети Елены.