Не сотвори себе кумира

Как известно, на процессе по делу так называемого "Московского центра" в январе тридцать пятого года Зиновьев, Каменев и другие подсудимые, тоже старые питерские коммунисты, были осуждены на разные сроки. Обвинялась эта группа в террористических действиях, и в частности в организации убийства Сергея Мироновича Кирова… Вскоре после этого процесса на очередной моей лекции о международном положении в зале Курортного театра мне был задан вопрос: почему Зиновьева не приговорили к расстрелу? Я ответил примерно так: Зиновьев — старый революционер и теоретик, бывший вместе с Лениным в эмиграции, член ЦК с 1907 по 1927 год, член Политбюро и председатель Исполкома Коминтерна, к тому же еще и много лет секретарь Ленинградского обкома. Расстреляв его, мы тем самым нанесли бы моральный урон мировому коммунистическому движению, подорвав его нравственный авторитет в широких партийных массах за рубежом.

Вот так я и объяснил Спиридонову тогдашний свой ответ по заданному вопросу.

– И ответили вы все-таки неверно, — упорно повторял председательствующий.

– А как бы вы ответили, Иван Васильевич? — спросил я, начиная терять спокойствие.

– Уж во всяком случае не так…

– Но ведь я правильно ответил! И этому сейчас имеется наглядное подтверждение.

– Какое еще подтверждение? Что вы выдумываете?

– А минувший Двадцатый съезд, разоблачивший и осудивший период культа личности! Разве разоблачение того, что творилось у нас при Сталине, не подорвало авторитет КПСС у коммунистов всех стран, не оттолкнуло миллионы рядовых членов партии от коммунизма, связавшего себя с насилием?!

– Это ваши собственные выводы?

– Почему собственные? Это же факт. Эти выводы делает каждый коммунист, болеющий за партию, за ее ленинские принципы!

– Вон какой вы принципиальный и скорый на выводы!

– Меня та воспитывали и учили!

В споре со Спиридоновым я распалился и потерял контроль над собой; надо было соглашаться во всем, каяться и просить чуть ли не на коленях прощения и пощады, а я вступил в полемику — да еще с кем?! — совсем упустив из виду то обстоятельство, что в его лице приобретаю сильного и опасного недруга… Впрочем, едва ли раскаяние мое помогло бы делу!

Мои, может быть, резкие, но по существу правильные ответы явно не понравились первому секретарю горкома. Он переглянулся с членами бюро, за все время не проронившими ни слова и не задавшими мне ни одного вопроса, а затем авторитетно сказал:

– Плохо вас воспитывали, товарищ Ефимов. Придется подучиться еще… Походите в кружок марксизма-ленинизма, поактивнее поработайте в своем профсоюзе, а потом подайте заявление в партию на общих основаниях вновь, как вам и рекомендовали в Невском районе. Вреда от этого не будет.

Затем, обращаясь к членам бюро, спросил:

– Вы согласны с предложением парткомиссии? Большинство молчальников кивнули головами, кто-то еле слышно сказал "да".

– Итак, восстанавливать вас в партии не будем, товарищ Ефимов. Вступайте вновь на общих основаниях.

Так я и пошел к выходу как побитая собака. Отказ бюро горкома я переживал несколько месяцев, а когда подал апелляцию в бюро обкома, Спиридонов уже был избран там первым секретарем. Мои шансы явно шли на убыль, а когда меня пригласили в парткомиссию обкома, я убедился, что дела мои еще хуже, чем я полагал.

В кабинете председателя парткомиссии Козьмина кроме меня находился и его заместитель. Чувствовалось, что разговор будет полуофициальный. После краткого знакомства председатель перешел к делу:

– А что вы скажете, Иван Иванович, если рассмотрение вашего заявления отложить на один год? Не разбирать его теперь?

– Почему?

– Во-первых, это совпадет со вторым предложением вашего партбюро — оно ведь рекомендовало вам восстанавливаться через год, — а во-вторых…

– А во-вторых, вы боитесь, что Иван Васильевич, став секретарем обкома, затвердит свое предыдущее решение, принятое на бюро горкома? Я думаю, что он довольно памятливый…

– Положим, что это не совсем верно. Заседаниями бюро обкома не всегда руководит первый секретарь. Во-вторых, мы считаем благоразумнее отложить дело, пока страсти, поднятые вокруг него, не утихнут… Согласитесь, товарищ Ефимов, дело ваше действительно из ряда вон выходящее. Такого среди тысяч не отыщется…

– Вы уверены, что через год я буду восстановлен?

– Конечно, уверены, иначе мы этого не предложили бы.

– Но ведь эта отсрочка вызовет нежелательный резонанс в среде моих товарищей по работе, искренне болеющих за меня. Они подумают: "Не поторопились ли мы с его восстановлением? Поскольку его затирают и в райкоме и в горкоме, а обком вообще дело откладывает, значит, у Ефимова что-то неладно… Преступная личность!"

– Не бойтесь и не расстраивайтесь. Мы позвоним по телефону и в райком, и вашему секретарю, объясним им суть дела и порекомендуем привлекать вас к выполнению партийных заданий как кандидата партии.

– Если вы считаете свое предложение правильным и сделаете все, чтобы меня не оттолкнули от организации, я согласен.