Не страшись урагана любви

Джим, кажется, одновременно был везде, и Грант довольно кисло окрестил его про себя «Вездесущим Джимом». И его вездесущность прежде всего распространялась на близость с Лаки. Он взял ее с собой на другую сторону залива собирать яйца, которые он готовил на завтрак. Во время плавания он все время вел ее то на нос, то на корму, то в трюм, что-то показывал, поясняя тайны мореплавания, тайны механизмов, нечто, что до сих пор (насколько знал Грант) совершенно не интересовало Лаки. По вечерам он готовил ей особенную рыбу, которую она любила менее зажаренной, чем у остальных, а это нелегко было сделать без плиты. Кажется, он знал мореплавание не хуже ныряния и полетов, а походную жизнь знал так же хорошо, как и мореплавание. И все это раскрывал перед Лаки, и, конечно, перед другими, если они хотели слушать.

Джим потрясающе владел жаргоном мореплавателей и туристов, как и жаргоном летчиков. (Он, например, имел обыкновение говорить «положительно» вместо «да» и «отрицательно» вместо «нет», как говорят пилоты.) Все эти знания были в распоряжении Лаки. Даже Грант, у которого был некоторый опыт мореплавателя (и он много об этом читал) и который прилично знал походную жизнь в лесах Мичигана и в Калифорнии, часто не понимал жаргона Джима и вынужден был переспрашивать.

А Лаки непрерывно флиртовала с ним. Но она флиртовала и с капитаном, и с Дугом, а временами, по забывчивости, флиртовала и с Грантом. Грант бы приревновал, если бы не видел, что она очень умеренно флиртует с Джимом — наполовину меньше, чем с другими парнями, да и с тем же Джимом в первые дни жизни в Кингстоне. Но ему и в голову не приходило, что она сознательно умеряет флирт с Джимом, урезая его ради Гранта или по своим причинам. По сути своей натуры он не мог так думать.

Она явно покорила Джима. Но Грант не мог обвинять его в этом. И Грант не мог поверить, что даже в ее нынешнем состоянии ярости, обиды и разочарования она сделает с ним что-то подобное. Он не давал ей повода, если не считать поводом Кэрол, а он не считал ее поводом. Но даже если она так посчитает, она не сделает этого. (Он обнаружил, что туманная обобщенность «этого» весьма велика, она сдерживает нечто более специфическое.) Но как бы там ни было, желчно думал он, она достаточно умна, чтобы понять, с кем связано ее будущее, с ним или с Джимом Гройнтоном. Он решил не разговаривать с ней об этом. Особенно в свете того, что он считал ее сейчас «страшащейся-синдрома-шлюхи», это будет плохо, а он хотел, чтобы было ощущение, будто он ничего не замечает. Эта внимательно-изученная-и-хорошо-продуманная позиция насчет ее болезненной озабоченности всем, что связано со Шлюхой или Шлюхами, многое изменила во всех его взглядах.

Кроме того, у него была своя честь, о которой стоило позаботиться. Грант верил, что любой мужчина, который может влюбиться и жениться на женщине, которая может наставить ему рога (если думать вообще, а не о себе лично, то эти слова проскакивали легко), — это мужчина, который виновен в колоссальной ошибке или в безразличии, или в чем-то весьма болезненном, и в любом случае заслуживает того, что он получил. Он, Грант, совсем не похож на Рауля-южноамериканца, чтобы выдергивать свою девушку, свою жену, из-под любовника и отвозить ее в Нью-Йорк. Он просто посмотрит. И он не из тех, кто будет пасти свою жену, чтобы убедиться, что она ничего такого не делает. Недостойного он не сделает.