Не убоюсь зла

-- О, на этот счет можете быть спокойны. Место среди призеров вам обеспечено.

Мы оба посмеялись, вроде бы радуясь, что такую острую тему све-ли к шутке. Тут я вдруг почувствовал легкую дрожь в руках -- на сей раз от радостного возбуждения: ведь он сейчас фактически подтвер-дил, что никто из моих друзей не арестован! Игра продолжалась -- и как легко я добивался успеха!

Еще немного похмыкав ("Какая у него натянутая, неестественная улыбка", -- злорадно говорил я себе), следователь резко сменил тон на строго официальный и, перейдя к допросу, извлек из конверта оче-редной "преступный" документ. На этот раз -- наше письмо Марше и Берлингуэру, руководителям французских и итальянских коммуни-стов.

* * *

Во второй половине семьдесят пятого года, после совещания в Хельсинки, интерес средств массовой информации на Западе к вопро-су о правах человека в СССР снова заметно возрос. В кампанию кри-тики преследования инакомыслящих в СССР неожиданно включились и лидеры крупнейших европейских компартий. Таким способом евро-коммунизм пытался утвердиться в качестве независимого движения, доказать, что он избавился от родимых пятен коммунизма советского образца. Конечно же, осуждение европейскими компартиями"большого брата" носило скорее характер деликатной педагогической укориз-ны, однако почему бы нам не попытаться нажать на советские власти и с этой стороны? Когда такая мысль пришла мне в голову, я сел и написал проект письма Марше и Берлингуэру. Было это в январе семьдесят шестого года. Впоследствии обращаться к еврокоммунистам с посланиями такого рода стало делом обыденным, но в то время по-добный шаг выглядел по меньшей мере экстравагантным.

Письмо было коротким и сдержанным; я постарался сделать все, чтобы адресатам было трудно отвергнуть его как "грубую антисовет-скую клевету". В нем приветствовался интерес коммунистических партий Запада к проблеме прав человека в СССР, предлагалось про-вести встречу активистов алии с руководителями итальянской и фран-цузской компартий, которые вскоре должны были приехать в Москву на съезд КПСС, и выражалась надежда на то, что в этот раз нас не подвергнут превентивному аресту, как это было перед началом про-шлого съезда.

Сбор подписей я начал с Виталия Рубина. Известный ученый, об-щавшийся с представителями самых широких кругов московской ин-теллигенции, принимавший у себя по четвергам диссидентов всех ма-стей, он, как мне казалось, был из тех, кто открыт нестандартным идеям. И я не ошибся: Виталий пришел в восторг. Мы быстро отре-дактировали и отпечатали письмо, поставили под ним наши подписи и вместе пошли убеждать других. В тот же день к нам присоединились Борода, Лунц, Лернер, а вечером я уже звонил корреспонденту "Юманите", фамилию которого теперь, к сожалению, не помню. Наш диа-лог был уникальным в моей практике общения с западными журнали-стами.

-- Алло, господин N, простите, я плохо говорю по-французски. Ка-кой язык вы предпочитаете -- английский или русский?

-- Говорите по-русски, пожалуйста.

-- Несколько советских граждан написали письмо Жоржу Марше. Если вас интересует его текст, я готов передать вам копию.

-- О да, это очень интересно. Приезжайте ко мне. А о чем письмо?

-- Его авторы -- евреи, добивающиеся выезда в Израиль, -- пред-лагают Жоржу Марше встретиться в феврале, когда он прибудет в Мо-скву на съезд КПСС. Так когда и куда мне подъехать?

Тут последовала долгая пауза.

-- Хм... Видите ли, я полагаю, что будет лучше, если вы пошлете мне это письмо по почте.

-- А вы уверены, что оно дойдет? Может, все же надежнее, если я вручу вам его лично?

-- Нет-нет, лучше по почте! -- повторил корреспондент и повесил трубку.

Копию нашего обращения я ему, конечно, тут же выслал заказным письмом. Еще одну, и тоже заказным, -- в Париж, самому Марше. Но полагаться на советскую почту я не стал и, конечно, правильно сделал: письма эти не дошли -- во всяком случае, так впоследствии утверждали адресаты.

Сразу же после звонка в "Юманите" я встретился с корреспонден-том "Ле Монд" Жаком Амальриком и передал ему текст письма. Оно попало в прессу, его читали по радио, а через день мне сообщили, что со мной хочет встретиться корреспондент газеты "Унита", которому я перед тем тоже звонил, но не дозвонился. Я пришел к нему домой. Условия жизни представителя коммунистической прессы не шли ни в какое сравнение с "комфортабельным" бытом "буржуазных" журнали-стов. Часто бывавший в "гетто для классовых врагов", я на сей раз попал в обычный советский дом. Нет милиционеров, проверяющих до-кументы и передающих сотрудникам КГБ всякого, кто приходит один, без сопровождающего его западного корреспондента или дипломата. Нет "хвостов", которые увязываются за тобой, когда ты выходишь на улицу. Квартира, правда, раза в два больше обычной московской. Но ведет себя хозяин как осторожный советский чиновник: тщательно взвешивая каждое слово, говорит, что письмо немедленно уйдет к ад-ресату, что, возможно, Берлингуэр и захочет встретиться, но сам он ничего обещать не может, ведь его дело -только передать послание.