Не ум.ru

Кимыча мой случайный подвиг не впечатлил. Я пытался настроить его под своё видение мира и скорость вращения звёзд вокруг нас. Но он был как гитара с раздолбанными колками, не способными удержать своенравие струн. Звук, начинавшийся чистой, звонкой нотой, быстро съезжал на невнятное: «Ну-у…», брезгливо брошенное нетрезвым. Правда, надо отдать ему должное, вскользь высказанный мною полунамёк – у полицейского начальника я подцепил заразную манеру скрытно формулировать сокровенные желания – кореец мимо ушей не пропустил, суть уловил правильно. Только маршрут, предложенный мною, то есть товарищем, физически за товарища пострадавшим, как и следовало ожидать, его смутил. Одну цель одобрил, другую нет. Однако же в тот раз я проявил мне несвойственную, граничащую с упрямством настойчивость.

Весь путь до самой «Трамвайной остановки» Тё делал вид, что рассматривает, проверяет, в порядке ли возвращённые ему часы. Даже на зуб недоверчиво испытал красноватого золота корпус старой «Победы», проживающей, как и все мы, время сплошных поражений. Возможно, в самом деле опасался, что подменили. Видимо, особенные для Кимыча часы. Я мог бы спросить, чем именно, но не стал. Ответит, подумал, что «отцовские», это так типично, и магия загадки рассеется. Воздушный праздник души опустится на ребристый грунт заурядного возлияния. Чего, конечно же, мне не хотелось. Выпить – да, еще как, но не так же обыденно!

Кстати, всё вышло по-моему. Легко, в удовольствие, без эксцессов. Возможно потому, что за соседним столиком разговор был совсем не опасным.

– Жизнь, друг мой, коварна, и что характерно, ей совсем не чуждо засесть в засаде и оттянуться вволю с не предусмотрительным обладателем счастья жить. Иногда она откалывает совсем уж безбашенные коленца. Вот тебе история. Один диетолог, поражённый малым ростом и болезненной худобой топающей из школы девчушки, пристроился к ней. «Ты ведь, – спросил, – хочешь подрасти? Есть один рецепт…» И дальше про морковный сок, непременные сливки как запивка, хотя запивать сок смешно – не спирт и не лекарство. Все бы ничего, но тут мент в штатском шагает с нехитрой службы, простой такой мент, не из главных. Пять секунд – и доброхот-педофил в полный рост. На суде девочку спрашивают: «Он к тебе приставал?» «Да», – отвечает простодушно, имея в виду совсем не то, о чем спрашивали. Тюрьма – вот гараж добродетели. А ты говоришь…

– Я молчу.

– У Стругацких что-то такое было.

– Про оболганных «педофилом»?

– Чудак. Про «а ты говоришь, а я молчу».

– Не помню. Может, в «Трудно быть богом»?

– Вот, кстати, я недавно подумал, что быть кем угодно не легко. Вообще трудно быть. Особенно сейчас.

– За сказанное?

Кимыч, мне показалось, даже не прислушивался к чужим разговорам. Он был задумчив и немногословен, зачарованный впервые увиденным вагоновожатым и моей историей, что задумывали его башку как водопроводный кран, а вон что вышло. Прозу обыденной поливалки я сдал в утиль. Кимыч был так впечатлен увиденным, что мягко отклонил идею напрячься и разглядеть пузырьки в стенках графинчика. Не хотел отвлекаться.

– Ты прости, но на сегодня мне впечатлений достаточно, – сказал просто. Ну, точно не русский. Кто же отказывается от того, что само в руки прёт?

А вчера, в неудачный субботний вечер, мы с ним собрались сделку обмыть. Так-таки выручил Кимыч, горемыка, какую ни есть денежку за свои оставшиеся «полкопейки». На запчасти взяли останки. Потому и вышла ему удача выбрать место, был в своём праве. Я конечно же свою линию всё одно гнул, но не вышло, распрямилась линия. Вот и довыбирался нерусский.

90

Осторожно, как в детстве дверную ручку на морозе, пробую языком, самым кончиком, правый верхний клык. Мне сдаётся, что зуб по-прежнему немного качается, но доктор сказал, что это пройдёт, одной недели мало, нужно больше времени. И посоветовал языком не качать, а занять его чем-нибудь менее вредным для организма. Столько смыслов в одну фразу вложил. Не верится, что осознанно. Просто завидки берут.

Хомячура, наверное, думает, что у меня под припухшей губой кукурузные зёрнышки. Любит, стервец, кукурузу. Не ровен час поп-корна затребует, а там води его в кинотеатр. Поди удивляется, отчего это я только с одной стороны лица ближнюю кладовую устроил?

Он на боевом посту, стоит сусликом возле ближней ко мне стенки клетки и пялится.

«Хомяк сусликом».

«И волком воет».

«Нет, тогда пусть кричит иволгой. Загадочней. Сколько людей слышали и запомнили иволгу?»

Даже без очков я ни на секунду не сомневаюсь в правдивости картинки, нарисованной воображением. Даже с закрытыми глазами. Даже если смотрю закрытыми глазами в другую сторону.

Так и есть – караулит. Можно было и не поворачиваться. Но уже попал, повернулся.

– Чего ждем, Хомячура! – окликаю зверька бодро, по-армейски. Восклицательно, без вопроса.

Но он на хозяйскую весёлость не ловится. Точно знает, «чего ждем». И уверен, что я тоже знаю. Пузо торчит дынькой, щеки оттопырены, словно полны особо ценным воздухом, который так жалко выдыхать.

– Ну, ты, брат, и куркуль… – Играю разочарование, почти что расстройство душевное.