Не возжелай мне зла

Меня мутит, я отхожу подальше, тошнота подступает к горлу и переходит в мучительную рвоту… Правда, кроме желчи, из меня мало что выходит. Потом долго стою на месте. Двигаться не хочется… Не хочется разговаривать, думать. Я чего-то жду… И вдруг начинаю молиться. За пятьдесят лет выжило только три человека, упавших с этого моста. Я вспоминаю, что один из них не разбился насмерть только потому, что на спине у него был рюкзак, и врачи сделали вывод, что он смягчил удар о воду. А Тесс была в тоненьком летнем платье. Правда, тело ее перевернулось головой вниз. Хорошо это или плохо?

«Господи, сотвори чудо, пусть она будет четвертой спасшейся».

Но шансов у нее мало, меньше процента. Вероятность того, что она выживет, упав с такой высоты, не более трети процента.

«Но все-таки шанс есть», – шепчет во мне голос надежды.

Да, шанс крохотный, но все-таки есть.

Минут через пятнадцать ко мне подходит О’Рейли, и я чувствую, что, несмотря на жаркое солнце и плед на плечах, меня колотит озноб.

– Она жива?

Он качает головой.

У меня темнеет в глазах. Ноги подкашиваются, но О’Рейли успевает меня подхватить, иначе череп мой наверняка расшибся бы об асфальт.

20

Мне часто снится, что все происходит по-другому: я успеваю схватить Тесс за щиколотки и удержать. И она остается жива, таз не раздроблен, бедра и колени не переломаны. И лицевые кости все на своих местах, не смещены от страшного удара о воду, потому что удара никакого не было. Она вообще никуда не падала.

Когда я вижу ее во сне, она улыбается. Лицо безмятежно и спокойно. На коленях две кошки, и она неторопливо поглаживает им спинки, а сама с жаром рассказывает о пьесе, которую ставят в школе, о том, как ей нравится работать за кулисами.

Я молю Господа послать такие сны и матери Тесс, чтобы та хоть ночью могла успокоиться, потому что реальность поистине невыносима. У человека всего четырнадцать лицевых костей, они не способны выдержать такой удар. Косточки Тесс раздробились на такое количество осколков, что от лица ничего не осталось. Лишенное каркаса, который держит на себе мышцы, лицо ее расплылось в бесформенный блин, сплошной синяк, и узнать в нем Тесс стало невозможно.

Смерть ее кажется бессмыслицей, полной цинизма. Первые два дня я непрерывно мучилась вопросом: почему? Почему она не хотела жить? Почему она это сделала, ведь знала же, что пистолет ненастоящий? В тот день никто не должен был умереть, тем более Тесс, которая не имела никакого отношения к страшной вендетте, объявленной мне Кирсти.

А потом Шон сообщил: осмотр в спальне Тесс показал, что она была готова к самоубийству уже за три месяца до того страшного дня, с тех самых пор, как одна из ее соучениц ушла из академии. Выяснилось, что у Тесс и не было никакого мальчика, а противозачаточные пилюли ей понадобились, чтобы поближе сойтись с другими девочками в школе. По вечерам они разговаривали о своих парнях, о первом разе, о последствиях, и Тесс очень хотелось быть такой, как все. А на самом деле у нее была связь с другой девочкой по имени Тилли Ривери. Кирсти узнала об этом и стала угрожать обеим разоблачением. Тилли ушла из школы, а родители Тесс, не зная о том, что происходит, настаивали, чтобы Тесс закончила хотя бы учебный год. Тесс знала, что родители не одобрят любые ее сексуальные похождения, а уж лесбийские отношения в их понимании вообще выходили за всякие рамки «приличия». Кирсти постоянно угрожала разоблачением, а для такой девочки, как Тесс, и без того застенчивой и неуверенной в себе, угрозы были непереносимы.

Единственным просветом в этой мрачной истории оказался дневник Тесс: в нем она подробно описала, как Кирсти ее запугивала, с указанием дат и точного времени, что та говорила ей в каждом случае, что требовала и что предпринимала. Эти записи оказали следствию поистине бесценную услугу в деле против Кирсти.

На похоронах Тесс провожали не менее двухсот человек. С родителями в церковь пришли и ее сестры. Они очень похожи на Тесс, только спинки держат прямее, да и сами стройнее и красивее. Их одели в опрятные черные пиджачные костюмчики с юбочкой и черные же шелковые рубашечки. Хорошенькие, смотрелись стильно. С окружающими вели себя сдержанно, чувств своих не демонстрировали. В отличие от родителей, наряженных кое-как и будто наспех. На их лицах застыло потрясение, словно они только что чудом избежали страшной опасности. Затянувшееся состояние шока пройдет, и вот тогда они осознают весь ужас случившегося, на них нахлынет настоящее горе. Все в этом мире станет болезненным напоминанием о том, что дочери с ними больше нет. Абсолютно все: магазины, уборка дома, езда на автомобиле, горящий экран телевизора, погасший экран телевизора, накрытый обеденный стол, вращающийся барабан стиральной машины, желтые листья, падающие с осенних деревьев.

Когда я думаю о них, сердце мое сжимается от боли. Но вместе с болью я ощущаю раздражение. Я злюсь и на себя, и на всех тех взрослых, кто был рядом с Тесс и не заметил, насколько серьезно ее душевное смятение. Злюсь на мир, где возможно столь легкомысленное отношение к ближнему.