Не возжелай мне зла

Здесь мой кабинет оборудован довольно скромно, не то что в клинике. Кушетка, рабочий стол, пара стульев, доска с проспектами о безопасном сексе и советами, как сберечь здоровье. Лекарства хранятся в шкафу, шкаф запирается на ключ, но воровать нет никакого смысла. Наркотиков нет, иголок, шприцов и прочего тоже, тем более денег, которые в кабинете никто не хранит, чтобы исключить малейший риск.

На столе чашка кофе и бутерброд.

– Боюсь, вам опять не удалось выпить чайку, – сокрушается Уинстон.

– От вас не скроешься, видите меня насквозь, – улыбаюсь я.

– Даю вам пять минут и запускаю первого, хорошо?

Молча поднимаю большой палец вверх – во рту кусок бутерброда, и Уинстон выходит в коридор присмотреть за порядком. В этом человеке бездна мудрости, мы все здесь, вместе взятые, мизинца его не стоим. Никто, кроме него, не может так легко уговорить рассерженного или расстроенного клиента не устраивать драки, а сесть на стул и успокоиться.

Вечер проходит быстро. Контингент, как всегда, довольно однороден – состоит из тех, кто еще на что-то надеется, и совсем отчаявшихся. Моя работа заключается, в частности, в том, чтобы убедить отчаявшихся, что еще не все потеряно, что можно переменить жизнь к лучшему, не сразу, конечно, но шаг за шагом, постепенно.

В конце приема кто-то звонит, Мартин снимает трубку и, не прерывая разговора, жестом подзывает меня и тычет пальцем в цифру в блокноте: 20 000 фунтов стерлингов.

– Фантастика! – в восторге шевелю я губами.

Еще бы не радоваться, ведь с деньгами, которые мы собрали в пятницу, наш центр обеспечен на два года, все наши планы вполне могут осуществиться. Уинстон провожает меня до машины, сажусь, мы смотрим друг другу в глаза.

– С вами все в порядке, доктор Сомерс?

Машинально собираюсь выдать что-нибудь оптимистическое, но… Я врач, многое повидала в жизни, и мне кажется, понимаю, что судьба, нередко принимающая об лик нашей собственной глупости, может обрушить на нас любое несчастье, понимаю, что люди часто бывают злы и несправедливы друг к другу. По большей части мне удавалось избегать людской злобы. Но после того, как чуть не отравили Робби, появилось чувство, будто меня силком втащили в какой-то иной мир, куда более опасный, где будущее зыбко и не зависит от наших усилий.

– Возможно, скоро обнаружится, кто подмешал Робби наркотик, – отвечаю я и вдруг ни с того ни с сего добавляю: – Мне кажется, я уже знаю, кто это сделал, правда, не на сто процентов уверена. – Делаю паузу. – И если я, не дай бог, права, значит отчасти я во всем виновата. А не права – тоже не дай бог, потому что я очень хочу, чтобы все это скорей прекратилось.

Уинстон кивает с таким видом, будто совершенно все понял. Засунув руки в карманы мешковатых штанов, он раскачивается взад и вперед и не отрывает от меня взгляда.

– Кажется, вас разрывают на две половинки?

– Да.

– На вашем месте, доктор Сомерс, я прислушался бы к шепоту сердца. – Он говорит это тихим мягким голосом, но слова его жгут, как острый перец. – Я видел, как вы обращаетесь с людьми. У вас есть природное чутье… – Он стучит кулаком в грудь. – Вы уж поверьте.

– Спасибо, Уинстон, – отвечаю я без улыбки, слишком серьезен наш разговор, и в благодарность за совет протягиваю руку и касаюсь его плеча. – Спасибо.

По дороге за детьми отгоняю невеселые мысли громкой музыкой. Сначала заезжаю за Робби, чтобы заодно спокойно поговорить с Лейлой, но ее нет дома, ушла на фитнес. Лорен поджидает меня у окна и, как только видит мою машину, выбегает из дома. Она отчаянно размахивает фотографией из «Эдинбургского курьера».

– Это Эмбер дала мне для моего альбома.

– Какого альбома? – спрашивает Робби.

– Я заведу альбом. Почем знать, может, про нас еще напишут в газете. Когда маму снова наградят.

Дома нас встречает возбужденный Бенсон, и голая стена в гостиной напоминает (будто я нуждаюсь в напоминании) о том, что О’Рейли сейчас допрашивает Эмили. Иду прямиком на кухню, освобождаю посудомоечную машину, потом барабанную сушилку и аккуратными стопками складываю белье на стол.

– Мам, а это еще зачем? – удивляется Лорен, доставая из моей сумки брошюру академии.

– Это для одной моей пациентки, – вру я напропалую, уже нисколько не удивляясь открывшемуся во мне таланту.

– Она хочет стать актрисой?

– Ее дочь хочет стать актрисой.

– А мне это занятие совсем не нравится. – Лорен кладет брошюру обратно в сумку. – Пока сама не знаю, кем хочу стать.

– Узнаешь, у тебя еще много времени.

– Зато знаю, кем не хочу стать.

– Для начала и это неплохо.

– Не хочу стать врачом или медсестрой, вообще не люблю больницы.

– Ничего страшного. – Я передаю Лорен стопку белья. – Работа в больнице, конечно, благодарная, но тяжелая, и физически, и психологически.

– А можно Эмбер в субботу придет к нам с ночевкой?

– Одна или со всей бандой?

– Одна. – Она держит белье на вытянутых руках и секунду молчит. – Нам с ней надо кое о чем поговорить.

– Да?

– Ничего особенного, – прикидывается она невинной овечкой.

– Лорен, ты прекрасно знаешь, что бывает, когда девочки начинают делиться на пары. Неизбежно кто-то чувствует себя лишним.