Не время для славы

Вот на этих двоих надели пояса шахидов и погнали по тропинке вверх. Было самое начало вечера, и солнце огромным красным шаром висело между двух вершин горы, похожей на ракушку, и легкие облака в небе были как пряжа, намотанная на далекие пики заснеженных гор. Внизу была уже весна, но здесь, на высоте, между черных истлевших листьев еще лежали клочки снега, и Джаватхан почувствовал, что руки у него совсем замерзли.

Они дошли до какой-то полянки. Она кончалась острым скальным гребешком, и снега там не было, а из-под спутанной старой травы росли желтенькие цветы. Заходящее алое солнце заливало их каким-то трепещущим светом.

Джаватхан стоял и смотрел на эти желтенькие цветы и на звериную тропку, уходившую под корявые деревца, и тут сзади заговорил Джамалудин.

– Послушай, брат, – сказал Джамал Кемиров, – это мое последнее предложение. Все знают, что ты взорвал полпреда, и я не могу предложить тебе пост в ОМОНе или в правительстве. Но если ты выступишь на процессе и заклеймишь позором ваххабитов, которые тебя к этому вынудили, то тебе дадут не больше пяти лет, и клянусь Аллахом, ни одного дня из них ты не будешь сидеть в тюрьме. Ты будешь жить в моем доме и ездить со мной, и я без колебаний доверю тебе мою охрану.

Джаватхан усмехнулся и сказал:

– Может, ты еще и женишь меня? Говорят, что все твои бойцы женятся по твоему выбору, а если ты им велишь, они и замуж выйдут.

Хаген Хазенштайн побледнел от таких слов, а на скулах Джамала заходили желваки, и он ответил:

– Поберегись. Как бы я не выдал замуж твою вдову. Сразу за весь ОМОН.

– Дай мне помолиться перед смертью, – сказал Джаватхан.

Джамалудин кивнул, и Джаватхан отошел от них метра на три и стал молиться. А сын его стал за ним. Ему было всего двенадцать, и он был очень растерян.

Вот Джаватхан с сыном сказали первый ракат и встали с колен, и в этот момент Хаген спустил курок. Плечи Джаватхана вздрогнули, он постоял несколько секунд, а потом он опустился на колени и стал делать второй ракат.

Когда он кончил намаз, он обернулся и посмотрел на труп своего сына, а потом он поднял глаза на Джамалудина, который сидел, скорчась, на краешке скалы, и сказал:

– Я молюсь, чтобы Аллах не тронул тебя в этом мире, потому что это облегчит твои муки в аду.

Джамалудин поднял пистолет и выстрелил.

После этого он повернулся и пошел по тропинке назад, не оборачиваясь, а люди его задержались на поляне. Грохнул взрыв, двойной, да такой сильный, что на Джамалудина посыпались сухие веточки, а эхо принялось гулять между гор. Джамалудин шел и смотрел на скалы у себя под ногами.

Через несколько минут его догнал Хаген, а еще минут через пять они расселись по джипам. Шамиль Салимханов сидел в джипе на заднем сиденьи, и вряд ли он был доволен собой. Джамалудин довольно сильно замерз и тут же включил печку, чтобы согреться.

– У него еще остались сыновья? – спросил Джамалудин.

– Нет, – ответил Хаген.

* * *

В то самое время, когда Джамал и его люди возвращались с гор, в другом конце республики, в равнинном Шамхальске, от одной из пятиэтажек отъехала неприметная синяя «четверка».

За рулем ее сидел Алихан, а в пассажире, скорчившемся на заднем сиденье, любой омоновец, если бы он заглянул внутрь, узнал бы Мурада Кахаури, но так получилось, что омоновцы не остановили машину и не заглянули в нее, и часа через два «четверка» въехала в Торби-калу.

«Жигули» благополучно миновали блокпост на «Тройке», проехали еще два квартала и притерлись к тротуару. Мурад пересел вперед; остальные пассажиры немного расслабились, и с заднего сиденья даже донесся нервный смешок. Зазвенел телефон; Мурад вслушался в разговор и спросил Алихана:

– Ты что, улетаешь?

– В Швейцарию. На обследование.

– Ну и чем тебе помогут эти кяфиры? – недовольно сказал Мурад, – езжай-ка ты лучше в горы. Там теперь есть один человек, он исповедует истинный ислам и Аллах дал ему дар; только взглянет – вылечит.

Они едва успели шарахнуться к обочине, когда мимо «шестерки» пронесся белый «порше» Хагена, утыканный антеннами спецсвязи, как ежик иголками, и Алихан лишний раз порадовался, что он не поехал за ребятами на своей машине. Вряд ли бы дело кончилось добром, если бы Хагену вздумалось выйти и поздороваться.

Мурад проводил «порш» ненавидящим взглядом.

– Клянусь Аллахом, – сказал Мурад, – я убью за Джаватхана сто муртадов. Это клянусь я, амир Шамилькалы.

Шамилькалой Мурад и его ребята называли Торби-калу. Грозный они называли Джохаром, а республику – Вилайетом Дарго Эмирата Кавказ, и когда Джаватхана схватили в пятиэтажке, они написали на своем сайте в интернете, что мобильный отряд моджахедов вступил в бой с оккупантами в пригороде Шамилькалы вилайета Дарго. По их описанию можно было подумать, что стороны применяли тяжелую артиллерию.