Не выпускайте чудовищ из шкафа

– Он… он шутил!

Зима дернула шеей и потянулась. Бекшееву почудилось, что он слышит хруст костей.

– В конце концов, физического ущерба нанесено не было. – Толстяк, кажется, приходил в себя. – Да, господин позволил себе некоторую… вольность.

Княжич стоял, слегка покачиваясь. И бледный до синевы. А еще растерянный. Он? Интересно, что с ним такого сделали.

– Но он готов в полной мере компенсировать ущерб! Пять тысяч…

– Пусть засунет себе в задницу. – Зима провела руками по волосам. – Забирай его. Протокол сам?

Сапожник кивнул.

– Но… но это неразумно! – Толстяк качнулся было. – Я вынужден буду доложить князю… и вы… вы, господин Бекшеев, кажетесь мне разумным человеком. Вы понимаете, чем это может обернуться? Тут даже в суд обращаться не с чем… в конце концов…

– Заткнись. – Сапожник лишь качнулся, и толстяк с визгом отпрянул.

А потом, прижавшись к стене, затрясся мелко так. Противно.

А Сапожник подхватил княжича под локоть и ласково осведомился:

– Сам пойдешь? Или как?

Когда же княжич попытался сбросить руку, пальцы Сапожника сильнее ее сдавили. А во взгляде мелькнуло что-то донельзя предвкушающее.

– Дай мне повод, мальчик. Просто дай мне повод…

– Он ведь и вправду выйдет. – Зима подавила зевок. А вот зубы у нее остались неровными, с выдающимися клыками. – Если не сегодня, то завтра…

– Пятнадцать суток я обеспечить могу, – пожал плечами Бекшеев.

– Градоправитель…

– Не станет вмешиваться. Он тут давно, моменты чувствовать умеет. А этот молодой человек заслужил те малые неприятности. Что вы с ним сделали?

– Я? – не совсем искренне удивилась Зима. Но, поймав взгляд, отчего-то смутилась. – Так, придавила чутка. Через пару дней очухается.

Бекшеев о таком слышал. И… и одно дело отчеты, а совсем другое вот так.

– И меня сможете? – поинтересовался, хотя ответ был известен.

– Если будешь нарываться.

– Кофе. – Софья Еремеевна Метельская решительно поднялась. – Утомил он меня.

Двадцать семь лет.

Провидица.

Дар слабый, переведен в активную фазу в сорок четвертом. Разогнан, что почти норма. Но да, ей повезло. Программу к тому времени не то чтобы сворачивали, скорее она сама сворачивалась, потому что даже слабосильных провидиц не осталось.

Их и было-то немного.

Изначально.

– Чего он вообще хотел?

– Не предложите даме руку? – поинтересовалась провидица, и Бекшеев поспешил исправиться.

Пальцы белые, тонкие. И сама она… белая. Даже там, в полутьме. А на свету эта белизна еще сильнее бросается в глаза, как и загар Зимы. Ногти с синеватым отливом.

Губы.

Снова сердце?

Почему-то у всех, кого разгоняли, сердце пошаливает. Побочные эффекты? Если и так, то вслух об этом не говорят. Хотя… вслух о многом не говорят.

А ей двадцати семи не дашь. С виду – не больше восемнадцати. И черты лица тонкие, одухотворенные.

– Представишь?

Это уже Зиме.

– Бекшеев, – сказала она и замялась.

– Алексей Павлович. – Бекшееву стало даже слегка обидно.

Ладно там, много лет тому, когда их представляли друг другу, у нее не было повода запоминать его имя. Но сейчас-то…

– С ней случается, – Софья засмеялась тонко так, нервно, – не стоит обращать внимания. Просто… это не всегда важно.

Имя?

У Бекшеева, кажется, несколько иные представления о важном.

– Что этому уроду нужно было? – Зима предпочла проигнорировать услышанное. – И не говори, что он зашел случайно.

– Не случайно. – Софья вздохнула и как-то съежилась, что ли.

Отчего возникло желание немедля спрятать ее.

От всего мира.

– Но… сначала кофе. Только, если можно, она варит настолько отвратительный кофе…

– Боюсь, у меня получится не лучше.

– Стоит рискнуть. Клара говорит, что я слишком от всех прячусь. Это наша помощница. По хозяйству. Точнее, та чудесная женщина, которая нас от хозяйства избавила. Мы, боюсь, совершенно непригодны к его ведению.

Почти светская беседа.

– Она вообще появлялась? – уточнила Зима.

– Утром. Обед на плите. Ужин принесет позже. Сказала, что Мишки больше нет.

И в слепых глазах вопрос, на который отчаянно не хочется отвечать. Не только ему, потому что Зима отвернулась. И включила плиту.

– Нет, – сказала она. – Убили. И… я хотела, чтобы ты кое-что глянула. Но…

– Гляну. – Только пальцы на рукаве Бекшеева дрогнули, а потом убрались.

Софья устроилась в кресле, поставленном к самому окну. Сюда плющ не добрался, но само стекло было серым и мутным. И капли стекали по нему, будто кто-то там, снаружи, оплакивал бестолкового мальчишку.

– А ты… сможешь? – В голосе Зимы прозвучало сомнение.

– Гляну.

– Кофе. – Бекшеев натянул улыбку. Надо же, пригодилось умение держать лицо. – Варить кофе меня учила матушка, и весьма старалась, но даже она вынуждена была признать, что я необучаем.

Хмыканье.

И взгляд Зимы, устремленный на Софью. Задумчивый такой.

Бекшеев принял сковороду с песком, что стояла рядом с плитой. И джезва нашлась, темная, бронзовая, некогда покрытая узорами, но с возрастом они стерлись.

Песок нагревался.

Женщины молчали.

– Я делаю брачные прогнозы, – сказала Софья. – Как-то… само началось. Здесь еще… спросили совета, точнее погадать. Я сейчас… с картами.

Статистика неумолима.