Не выпускайте чудовищ из шкафа

– Вышел поглядеть. Снять трофеи. Честолюбивый, с-скотина. И охотник. Охотники – они не могут без трофеев. Натура такая. Склонился над нею, номер с шеи снять. Вот она в горло и вцепилась. А тот, поняв, что все, отходит, и выплеснул силу, что была. Всю. Другой кто бы вспыхнул, но ведь ищейка. Они крепкие.

И живучие.

Как сам Бекшеев. Шансов у него было немного. Если вообще были. Потом уже сказали, что повезло неимоверно. И раз так, то не стоит испытывать судьбу. А ему вот неймется.

– В общем, так нас и нашли, подыхающими. – Голос Одинцова звучал тихо. – И доставили… так вот. Ник-Ник. Никонов. Николай. Отчества с ходу не вспомню, уж извини. Ранение в живот. И серьезное, если дальше отправили. Дар у него был… Но вот понимаю, что мало помню. Он все время жаловался. На то, что душно и нечем дышать. Или что сквозит. На теплую воду. И слишком горячий чай. Холодный. Сладкий или наоборот. На то, что еда невозможная. На погоду… натура такая. – Здесь Никонов если и жаловался кому, то не Бекшееву. – Письма, – спохватился Одинцов, – он не писал писем. Все кому-то… Там, когда уже на поправку идешь, особо и заняться нечем. Газеты читать, если врачи позволяют. Многие после контузии ведь, им читать нельзя. Еще радиоспектакли очень выручали. Ну и письма… кому дозволено, те писали каждый день. И порой по нескольку штук. Другие еще надиктовывали. Сестрам там, волонтеркам. А вот Ник-Ник никогда. Молча бродил со своей капельницей. У него что-то там не ладилось после ранения. Не заживало или как-то не так, я карту, если хочешь, запрошу.

– Запроси.

– Вот… еда не усваивалась почти. И худел. От этого бесился. Или еще с чего. С Барином всегда ругались. Тот, наоборот, душа компании. Улыбается. Шутит. И сам тоже по стеночке… у него после контузии приступы начались. Вроде эпилептических, только хуже. Больнее. И обезболивающие не спасали. А его, бывало, скрутит в узел, но он все равно скалится, шипит, хрипит, отхрипит и разгибается, чтобы очередную шуточку…

Сложно представить.

И… то ли это, что Бекшеев должен знать? Какое отношение эти приступы имеют к пропавшим девушкам? Как и шуточки?

– Люди. – Одинцов вряд ли умел читать мысли. Никто не умеет на таком-то расстоянии, невозможно это. – В них дело. Всегда дело именно в людях. Пока не разберешься в них, ты ничего не поймешь.

– Я никогда с людьми особо не ладил.

Признаваться в своей слабости тошно. Хотя, казалось бы, что такого? Он всегда работал с бумагами. С данными. Цифры. Факты. Никаких людей, одна лишь статистика.

А она не лжет.

– Ничего. Научишься. Вот Медведь… тут что бы ни случилось, это не он. Законопослушен до мозга костей. Более того, он служил в личной гвардии, откуда и напросился воевать. А там, сам знаешь, менталисты не зря хлеб едят. Было бы что-то не то, давно бы убрали. Он же трижды подавал рапорт, прежде чем высочайшее дозволение получил.

И тем подозрительнее.

– Менталисты были до.

– Вот! – непонятно чему обрадовался Одинцов. – Вижу, понимать стал. Люди меняются, но… тут дело такое, сам понимаешь, менталисты не только за чистотой помыслов следят. Некоторые вещи они вбивают намертво. Так что Медведь скорее сдохнет, чем закон нарушит. Хотя… все равно не сбрасывай.

– Не буду.

– Сапожник… самый мутный тип. Убивал он. И много.

– С чего ты взял?

– Чувствуется такое. Там… как-то быстро учишься различать, что ли? Или это от Зимы? Связь наша ведь в две стороны работает. – Почему-то слышать о связи было до крайности неприятно. – Ну и вот. Его Софья привела. Она долго была не в себе. Ее вовсе списать собирались подчистую, решили, что срыв, что все, с концами. И уже шли разговоры о переводе в Тихую обитель. – О которой такие слухи ходят, что лучше сразу уж в петлю. – А она однажды встала и пошла. Лежала, лежала, а потом раз – и пошла. Куда – не понять. Вернулась уже с Сапожником. Он, к слову, не лучше нее выглядел. Лицо белое. Глаза мертвые. Лысый и в шрамах весь, будто из кусков собирали. Вот… Софья и говорит так, что он хороший. Тогда, кажется, он и очнулся. Посмотрел на нее. И промолчал. Еще, помню, врач наш, Лещинский… твоя матушка знать должна, спроси если что… – Спросить можно, но вряд ли она ответит. – Весьма удивился. Мягко говоря. А потом велел кровать еще одну поставить. Рядом с Софьиной. Они… да, вот про Сапожника лучше у нее спросить. Они тогда много разговаривали, но о чем – тут только сами и знают.

О той женщине, которую Сапожников-старший не одобрит?

О чем-то ином?

Или та женщина – Софья… Хотя нет, пророчицу, пусть и с заблокированным даром, любая семья приняла бы. Значит, дело не в ней.

– Тихоня… опасный человек. – Надо же, а по собственным впечатлениям ничего-то особо опасного в Тихоне не было. Обычный парень. – Специалист по… интенсивным допросам. И очень хороший. Последний год этим, считай, и занимался. Ранили его случайно, не сильно, но закрыли, потому как штатный менталист поставил запрет на возвращение в армию. Тихоню это дико злило. Он-то сам неразговорчивый…

А еще бывший пластун.