Блистающий квадрат, живой, дышащий, остановился, едва достиг угла в девяносто градусов. Его кипение стало бешеным, свет кружился в пространстве как юла, которую забыли остановить, а сама она не может, и вот она свилась в объемную спираль и начала сгущаться, плотнея; свет ушел в глубину, выпустив наружу ровный желтовато-белый оттенок, и в этот миг вертящаяся масса приняла человеческую форму. У возникшей фигуры был рост Русинского. Мелькавшие в ней краски словно разлились по формам и принялись переваривать черный цвет его плаща, серый цвет его свитера и синий — джинсов, затем полностью проявились в чертах его лица и напоследок сверкнули золотом его браслета.
Отшатнувшись, Русинский впился пальцами в спинку стула. Фигура в точности повторила его движение: с ней рядом тоже возник стул, но что-то внутри нее продолжалось вращаться, сгущаясь все более и более, и вот Русинский увидел напротив самого себя. Теряясь в догадках, он закурил и отметил синхронность их движений. Затем поставил стул на самый край бассейна и неспешно приземлился.
Они смотрели друг на друга и о чем-то размышляли — об одном, одинаково тяжелом и бессмысленном. Русинский похлопал себя по бокам. Фигура напротив отразила движение. Нет, это он. Это не его тень. Или он — тень этой фигуры? Кто сидит рядом, груженный его самообманом?
Все существо Русинского кричало об одном: вытолкни соперника, рассей чертовщину, ведь ты один, ты не свихнулся.
Словно по команде, оба начали едва слышное бормотание. Сверля друг друга глазами, они повторяли одно и то же. Их голоса стали набирать напор, сорвались в фальцетную высоту, и уже звучало только повторенное десятки, сотни раз: «Я! Я!! Я!!!»
Они кричали все с большим нажимом, значением и яростью захвата, и вскоре звук человеческой речи обратился в рык, оглушительный звериный рык. Они вскочили на ноги и бросились друг на друга, но в последний перед столкновением момент остановились.
Сознание Русинского прошила ослепительная, раскаленная игла. Он вдруг почувствовал, что летит куда-то в пропасть, в бездонное небо, и ничто его не держит, и нет никакой опоры, и распустив пальцы, сжатые в кулак, он внезапно ощутил себя уверенно и спокойно, и на выдохе прошептал: «Ну и где же все это?..»
Дом исчез, как будто его и не было. Да и был ли какой-то дом? Свежесть веяла в тихом пространстве. Дыхание струилось легко, глубоко и свободно.
Русинский поглядел вокруг; сощурившись от солнечных лучей, поднял глаза в небо. Он стоял на песке у самой кромки озера. На берегу шумели сосны. Доносились крики перелетных птиц.