Не здоровайтесь с незнакомцами

Однако позади были дома, две приречные улицы сегодня сливались вместе, заслоняя берег. Только дома, которых не должно было быть, были совсем ветхие, подгнившие и покосившиеся. А прямо за моей спиной было что-то вроде деревянной копии привычного магазина. Двери теперь были не двойными, вместо них была обычная деревянная дверь, как в сенях привычных мне деревенских домов. Она скрипнула, и на скособоченное крыльцо вышла продавщица.

Она тоже изменилась, стала старее, белая шапочка сидела сидела криво и была похожа на ворох бинтов, а красивый передник оказался криво вырезанным из старой клеенки. Похожая клеенка с крупными клетками и каким-то синеватым рисунком была у бабушки на столе в сарае, где она разделывала кур. Пятна тоже были очень похожи.

— Хлеб — всему голова, — наставительно заявила продавщица, и я заметил, что зубов у нее нет.

Тут мое внимание привлек пакет с хлебом. Он как-то странно шевелился в руке, и из него доносилось дробное постукивание. Я глянул на содержимое и поначалу решил, что ломти хлеба как-то странно смялись в комочки, похожие на картошку. Но в пакете были головы. Головы той самой бабки, которую я встретил на улице. Они были разного размера: самые крупные — с куриное яйцо, самые мелкие — с вишню. Все в одинаковых грязноватых серых платках. Головы таращили глаза сквозь полиэтилен, разевали рты и время от времени звонко щелкали зубами. У них зубы были.

Когда до меня дошло, что именно я держу в руке, омерзение и страх, которые я испытал, были похожи на разряд электрического тока. Рука конвульсивно дернулась, пакет отлетел к крыльцу неправильного магазина и лопнул от удара о землю. Головы рассыпались, действительно напоминая картошку, и тут же покатились к продавщице. Стукаясь друг о друга, они не отскакивали, а сливались в более крупные головы, словно капли воды на стекле. При этом они вращали желтоватыми глазами и продолжали щелкать зубами. Однако закатиться на крыльцо у них не получалось, они с разгону стукались о ступеньку и разбивались на головы помельче.

Продавщица вздохнула и сделала шаг вниз. Серые грязные комочки хлынули по ее ногам, исчезая под фартуком, чтобы тут же появиться из-под одежды возле шеи. Там они закатывались ей под подбородок и, похоже, сливались с ее собственной головой. С каждым таким комочком продавщица становилась все больше похожа на бабку с улицы: лицо старело, а и без того уже потерявшая форму шапочка становилась все грязнее и стекала вниз, превращаясь в грязный платок.

Я завороженно смотрел на эти метаморфозы, пока они не закончились. Тогда бабка удовлетворенно кивнула.

— Голова — хлеб! — пояснила она, широко разевая беззубый рот, и пошла назад в магазин.

Вместо затылка у нее было еще одно такое же лицо, которое безразлично глянуло на меня и щелкнуло зубами.

Вот тут маленький я и сломался окончательно. Я смутно помню, как шел домой по жаркой улице, сжимая руками живот и рыдая во всю мочь. Несмотря на жару, мне было холодно, меня жутко трясло, а сердце колотило в грудную клетку так, что едва не ломало ребра.

Дальнейшие несколько дней я помню очень смутно. Как-то сразу приехали родители, но меня это не особо радовало, я почти не заметил этого. Просто, когда я выныривал из беспамятства, они сидели с бабушкой на кухне. Лица у них были тревожные. Большей части бреда я вспомнить уже не могу, однако пара моментов отчетливо отпечатались в памяти.

Помню, как посреди ночи я вылетел из комнаты и, задыхаясь, пытался объяснить маме, что я никак не могу спать на своей раскладушке, потому что там лежит огромный камень. Клянусь, я даже видел его очертания в темноте, когда мы вместе с ней вернулись назад. Потом я, конечно же, понял, что ничего в моей раскладушке нет, и я вполне могу в ней спать. Мы с мамой сидели рядом, я пытался успокоить колотящееся сердце, вытирал холодный пот со лба и твердил, что так можно и с ума сойти.

В другой раз я вылетел из комнаты в твердой уверенности, что спать мне негде. Ведь на заре времен, когда вся земля была одним целым куском, а не отдельными материками — я любил читать всякие энциклопедии, и про Пангею уже знал — громадные динозавры рвали ее на части своими огромными когтями. Каждому человеку досталось по кусочку, и мой клочок был слишком маленьким для раскладушки.

Было еще что-то связанное с тем, что в комнате рядом со мной кто-то стоял, но эти воспоминания уже настолько смутные, что описать их невозможно.

Дни пролетали незаметно, наверное, я все же спал. Зато вечера и ночи стали ужасно длинными и тяжелыми. Буквально тяжелыми. Они наваливались на меня, как толща воды на слишком глубоко нырнувшего водолаза. Я стонал и корчился, папа торопливо приносил тазик, но меня не рвало, на меня просто давило. Чувство это трудно описать словами. Его отголоски и сейчас смутно всплывают во мне, если я представлю, как крохотная песчинка мгновенно превращается в многотонный валун. Представить это несложно, но ощущение неправильности, несоответствия пробуждает внутри меня неясное, но очень неприятное эхо.