Не жизнь, а сказка

Время шло. Второй ряд Chanel снова превратился в первый. И спустя пару лет на ужине в отеле Le Bristol, посвящённом вручению г-ну Ньюхаусу ордена Почётного легиона, где были все ведущие французские дизайнеры, ко мне подходит друг и товарищ по модному цеху Сьюзи Менкес и говорит: «Алёна, значит, так. Хватит театра, я хочу вас помирить с Карлом. Это просто глупо». Я говорю: «Сьюзи, это будет героизмом с вашей стороны — вместо меня он видит воздух. Не знаю, удастся ли вам». Она берёт меня за руку. Через два человека от нас стоит Карл.

— Карл, подойди сюда, пожалуйста, — просит его Менкес.

Он подходит к нам.

— Хватит. Я знаю, какие у вас были с Алёной отношения. Надо мириться.

— А я не ссорился, — отвечает Карл.

— Ну, Карл, зачем? Источник зла — в небрежном переводе заметки? — спрашиваю.

— Не хочу ничего знать! Ничего не хочу знать! — начинает он.

— Карл, — говорю, — а что на мои письма не ответили?

— Я не получал никаких писем, — легко парирует он.

— Что, — отвечаю, — в присутствии всех будем лукавить?

— Получал, рвал, выкидывал. Не открывал, — говорит.

— Факс же открывать не надо, он не в конверте приходит, — вставляю свои двадцать копеек.

От нелепости происходящего мы втроём начинаем безудержно хохотать.

— Давайте всё забудем! — говорит Сьюзи-миротворец, положив на свою руку мою и Карла.

Всё прошло, как с белых яблонь дым. Мы нежно обнялись.

Это происшествие помогло мне в каком-то смысле очнуться. Несоразмерность пустякового повода и бешеного гнева выдающегося персонажа поставила меня в тупик. Она разрушила редкие по своей искренности и теплу отношения. В голове не складывалось: ведь мир моды молится на публичность, публичность подчас экзальтированную, вызывающую, показную.

И легче всего было поддаться иллюзии того, что люди здесь железные. Чем выше ступень пьедестала, на которую они взобрались, тем они более непробиваемые. Верно? Каждый из этих титанов готов ко всему, и нет такой сплетни, шпильки, разоблачения, которое пробьёт их броню. Как у Гамлета — readiness is all. Будь готов, всегда готов! Всё, что не некролог — то реклама.

Так вот, оказывается — не всё. По минному полю ходим. Под бронёй порой оказывается нежная кожа, и, если туда проникнет соринка, последствия могут быть сокрушительными.

Жёсткая встреча

На каких концертах я только ни была — и на AC/DC, на Rolling Stones, Майкле Джексоне, Florence + The Machine и Мадонне. И везде была разнополая толпа. А на этом концерте мальчиков почти не было. Дело было в самом начале нулевых. Мне очень нравилась музыка этой певицы и её голос, хрустальный и чистый. У неё даже слова, когда она поёт, похожи на весеннюю капель, когда воздух ещё зимний, и капли замерзают и падают на землю уже кусочками льда.

И поёт она искренне — про любовь, про убийство, предательство и ненависть. В общем, тронуло. Ни на кого не похожа. И я понеслась на её живой концерт в Нескучном саду, хотя не особо люблю такой антураж.

Я встретила там, к своему удивлению, друзей — Гарика Сукачёва, Женю Маргулиса. Сидели рядом с Надей Соловьёвой, известным музыкальным продюсером и агентом, человеком, который привозит в Россию всех — от Маккартни до Rolling Stones. В середине концерта полил проливной дождь, но большая часть людей пришла с зонтами — плохой прогноз фанатов не пугает.

Надя мне говорит: «Долецкая, не понимаю, как ты можешь так долго слушать эту однообразную музыку. Я пошла отсюда, тем более дождь». А я ей: «Не, останусь, хочу ещё послушать. Что-то сильно цепляет». И осталась. Чуть меньше, чем через десять лет, Надя возьмёт Земфиру как агент, несмотря на то, что характер у певицы малоуживчивый.

Как раз тогда Рената Литвинова сняла фильм под выход нового альбома Земфиры. Это был видеоклип песни «Мы разбиваемся». Я тогда сказала Ренате, с которой мы дружили: «Слушай, хочу тоже Земфиру под выход альбома, но в журнале. Клип твой отличный, Земфира похудела-похорошела. Давай?» Рената согласилась поговорить с Земфирой только при условии, если она будет арт-директором, ну или стилистом съёмки.

Мы в Vogue уже делали обложку с Ренатой, и тогда я, невиданное дело, заставила её смыть красную помаду а-ля Марлен. Это был изящный портрет в профиль, снятый шведским фотографом Питером Фараго. Ренате нравилось.

Нам было приятно дружить — у нас дни рождения почти подряд, у меня десятого, а у неё двенадцатого января. Обычно мы пытаемся встретиться, может быть, не день в день и обменяться подарками. У меня в квартире на стене висят два чудесных эскиза театральных костюмов, её подарок. Мы с ней очень разные, она никогда, мне кажется, не выходит из образа, даже когда спит, я же постоянно забываю «надеть лицо».

Меня восхищало её тонкое, просчитанное чувство стиля. Рената давала новую жизнь звёздам прошлого, с которыми она или соотносила себя, или просто любила и уважала. Она стилизовала себя каждое утро. Тут тебе немного Марлен, тут — Орловой, а то вдруг много разных личин, прошлых и настоящих одновременно. И, что удивительно, выходило органично.