Не жизнь, а сказка

В наших отношениях мне можно было отбросить путаные игры и просто ей сказать: «Слушай, давай без дураков. Я тебе доверяю и в истории с Земфирой, понимаю, что ты хочешь быть её стилистом и видишь её новый имидж. Но ты же понимаешь, что мы всё равно будем собирать вещи сами, потому что есть профессиональный подход к съёмке. А ещё у журнала есть модные бренды, которые мы хотим поддерживать, отдавая себе отчёт в том, что наша героиня больше, чем модная марка». Рената всё сделала. Честно собрала свои вещи и приняла те, которые мы собрали дополнительно.

Рената может раздражать людей — театральной манерностью, отстранённостью, эдакой напудренностью поведения. Но мне это как раз нравится. И вообще, она бесстрашный человек. Думаю, они и с Земфирой нашли общий язык именно потому, что бесстрашие каждой — не тупое «мне море по колено», а скорее: «Я такая, вы меня любите или ненавидите — ваши проблемы». Что-то в песнях Земфиры мне всегда напоминало укол рапирой. Укол из «Мушкетёров» Дюма или из «Умри, но не сейчас», где фехтует Джеймс Бонд.

Договорились о съёмке, снимали в недавно отреставрированном особняке Муравьёвых-Апостолов на Старой Басманной в Москве. Я решила на съёмку не ехать: там маникюр, волосы, макияж, и Рената, и Земфира, и фотограф Володя Васильчиков, и стилисты, и продюсер — толпа. Васильчиков — опытный, работает всегда легко, входит в свой контакт со знаменитостью. Справятся. Только спустя дней пять после этой съёмки я узнала, что, оказывается, существовал пул фотографов, которые называли себя «Анти Z» — никогда ни при каких условиях не соглашались снимать Земфиру.

И тут раздаётся звонок. Звонит продюсер журнала Юля Тризна:

— Алёна, всё плохо, маникюрша рыдает, чуть не выкинулась из окна. К голове З. не прикоснуться, вещи смотреть не хочет, все в панике, не понимаем, как начать съёмку. Кажется, у нас всё разваливается.

А Юля — человек температуры даже не 36,6, а 35,2 — на съёмках у неё всегда всё гладко, ровно и небо одного цвета. Я уловила SOS, беру своих собак хаски, которых, по счастью, захватила на работу, и еду в особняк. Собаки — известный антистресс, авось поможет.

Войдя в любимый, пропитанный духом размеренного XVII века особняк, я поняла, что здание мне поможет — это вам не холодная студия, которую надо топить своим теплом и творческими фантазиями. Реставрацию толком не закончили, всё было белое, чистое, где-то облетает лепка, но много света и абсолютный покой и уверенность в том, что в этом доме всё должно быть только хорошо.

Видела я вот что: на лицах стилиста, фотографа, ассистентов — смесь паники и измождения. Говорить не могут. Тризна с трудом выдавила: «Она не хочет ничего».

Я знала, что Земфира — перфекционист. Будет негодовать из-за миллиметра неточно сделанной стрижки. За одну восьмую неправильно попавшего на репетиции тона будет терзать не соседей, а ближайших коллег. Она умеет кидаться не предметами, отшвыривая не понравившиеся туфли, но поворотом головы, жестом и словом, которое летело, как бритва, прямо тебе в горло. Жёсткая и бескомпромиссная к нарушению тех идеальных форм, в которых она видит музыку, песню, человека, ситуацию, съёмки, не важно.

Нахожу Ренату, она в своей роли полурассеянной-полузадумчивой звезды смотрит невидящим взглядом на съёмочную группу. Земфиру я даже не замечаю, сидит, как паучок, где-то в углу. Говорю своим: «Ну не хочет маникюр? Не делайте, в чём проблема? Просто в съёмке будет приятней увидеть ухоженную руку, а не обгрызенные ногти».

Земфира напряжённо сидела у стены с рапирой, пусть и учебной.

Отправила я маникюршу домой, стилиста отпустила поесть мороженого в соседний зал, стали вместе с Земфирой просматривать отобранные вещи. Собаки изображают заботу и внимание к переодеваниям. Я ей: «Чего ты такая злая, что тебя бесит?» А она вдруг мягко так: «Да ничего, в общем». В итоге надела короткое чёрное платьице а-ля Твигги шестидесятых, чёрные колготки и встала на каблуки — идёт через анфиладу такая девочка-цветочек с тонкой шейкой. Переоделись в фехтовальное, поиграли рапирой, обласкали собак.

По ходу съёмки, правда, уколы вовсе не рапиры иногда летели в адрес фотографа: «Ты чем там камеру держишь? Может, тебе показать, как надо?» Володя терпел, а что делать?

Потом был перерыв, она пошла переодеваться. И тут Володя тихо так мне: «Алён, люблю, уважаю, но я сейчас валю, так нельзя». Я говорю: «Вов, ещё два кадра, и главное, что последний look я хочу сделать на улице — мы же взяли мотоцикл Vespa, чтобы довести шестидесятые до конца, всё стоит на улице готово. Я её хочу одеть в тот чёрный кожаный плащ на голое тело, как Жюльетт Бинош в фильме «Ущерб»». Будет невероятно круто. Потерпи. Ну пожалуйста».

Предпоследний кадр мне тоже был дорог. Я хотела, чтобы Земфира, человек, перпендикулярный всему и всем на тот момент, надела простые узкие чёрные брюки с ремнём Hermès — а наверх ничего. Topless.