Не знает заката

– Ну, вы же хотели, чтобы я вам все объяснила… Ну, вот… Объяснить я, к сожалению, не могу. Но я могу показать, дать почувствовать. Если вы, разумеется, захотите увидеть …

Далее она спросила, с кем я уже успел встретится, и я ответил, что разговаривал с Машей, Сергеем Валентиновичем, игуменом Серафимом.

– О, Маша – необыкновенная!.. – воскликнула Гелла. – Она все время – молчит, молчит. Кажется, что ни одного слова не скажет. Потом все-таки скажет, и вдруг становится ясно: все, что говорилось до этого, – ерунда, а вот то, что сказала она, и есть правильно. Мне очень нравится ее книга о Русском Космосе. Надеюсь, вы не спросили – откуда взялся канон? Маша этого вопроса жутко не любит. Потому что канон, то есть то, что непрерывно упорядочивает бытие, может иметь только божественное происхождение. Это неумолимо следует из самих ее рассуждений. А признавать наличие бога Маша не хочет…

Гелла перехватила меня покрепче. Я почувствовал силу пальцев, охватывающих мое запястье.

Холод – обжигающий, как огонь.

Все это напоминало сон, однако происходило в реальности.

– А отец Серафим вам понравился? Удивительно, когда я с ним разговариваю, я совсем не помню, что он – игумен. Наверное, так и надо. Нет в нем этой надутой значительности, этого снисхождения ко всему, которую у служителей церкви почти всегда ощущаешь. Этой горделивой важности от того, что, благодаря посвящению в сан, им доступно то, что недоступно другим. Ведь это не так. Бог, если уж он существует, доступен всем. Посредничество при общении с ним вовсе не обязательно… Знаете, меня в свое время поразило его высказывание о смысле смерти. Смысл смерти, по мнению отца Серафима, заключается в том, чтобы заставить человека жить набело: каждое мгновение, каждую секунду истекающего бытия; более полно, более значимо, более содержательно. Потому что потом ничего исправить нельзя. Жизнь образуется только тем, что ты сделал. Вот истинный смысл смерти – она очищает жизнь. Как учил один из святых отцов: помни о смерти и не согрешишь…

Она придержала меня, чтобы я, увлекшись, не выскочил на запрещающий сигнал светофора. Канал в этом месте образовывал плавный изгиб и уходил в сторону Сенной площади.

Склонялись над ним сомлевшие от жары тополя.

– Ну, а Сергей Валентинович – я уж не говорю. Стоит пообщаться с ним минут десять-пятнадцать, и становишься лучше. Вы это, наверно, тоже почувствовали. Есть люди, которые побуждают нас проявить худшие качества: даже вроде не хочешь, а все равно делаешь что-то не то. А есть совершенно наоборот: в их присутствии становишься чем-то таким, чем, вероятно, и должен по-настоящему быть. Потом как-то не по себе. Так вот, оказывается, что во мне есть…

– Я это почувствовал, – сказал я.

– Почувствовали?.. Ну, вот… Значит, вы теперь представляете, что есть Клуб. Это прежде всего – такие люди…