Небесный огонь

К Хорсуну приемная дочь не пришла. Помаявшись неизменной виной перед нею, сам приневолился наведаться в аймак мастеров. После долго не мог отойти от изумления. Олджуна потрясла непривычной безмятежностью и счастливым видом. Видно, Йор убрался вместе с ее недовольством жизнью.

Урана носилась с баджей, будто та ей роднее запропавшего сына. Дочкой, не таясь, называла. Этой новоявленной привязанностью да хлопотами, видно, и держалась ослабшая телом, тронутая умом мастерица. Потому и не слегла, как Лахса после исчезновения Илинэ… А на Тимира было жалко смотреть. Почернел, осунулся главный кузнец. Глядел сквозь обеих женщин тоскливыми глазами, не видя их, точно жил в доме бобыль бобылем.

Олджуна удивила еще и тем, что спросила, можно ли извести в Диринге Мохолуо. Не то, мол, выползет, напугает кого. Или, не дайте боги, пожрет.

– Нет там никакой Мохолуо, – отрезал Хорсун. Осерчал аж: взрослая женщина, а в бабкины побасенки верит! Но не сказал так, не стал обижать.

«Украденную» медвежью шкуру Долгунча недавно отыскала у себя на задворках. Ободранную, повыдерганную собаками до полной негодности, что послужило причиной подстеречь Хорсуна. Едва не довела до белого каления! От душистого запаха блестящих волос Долгунчи, промытых с какими-то травами, голова закружилась.

– Пуст я, как прошлогодний тростник, – сказал он напористой девице. – Не гожусь даже на то, чтобы из меня вырезали Люльку ветра. Звуки такой люльки резки и унылы.

Принудила к глупым словам, сама глянула кротко:

– Я за шкуру просить прощения пришла, а ты что подумал?

Перед собою застыдила вконец…

Быгдай рассказывал, что женщины по утрам бегают допытывать друг друга о снах. Боятся увидеть нож острый – к горю, выпавший с кровью зуб – к смерти кого-нибудь из родных.

– А перед сном косы перестали расплетать, – насмешничал отрядник над трусихами. – Вечером же принято покойникам волосы расчесывать.

– Это ж надо, сколько некоторые ботуры ведают о нынешних женских печалях! – воскликнул с завистью молниеносный из молодых… Дружинная юрта от хохота сотряслась.

Хорсун вздохнул. О подобном ли поминать? Враги вот-вот на горло наступят! Народ снял с колышков на столбах все оружие и охотничьи снасти, наточил хозяйственное железо. Асчит, похудевший от забот, ежедневно ездил с помощниками от заставы к селенью Горячий Ручей и обратно, осматривая подвалы и лабазы. Что-то отпускал, подсчитывал, переправлял туда и сюда.

Радужным дымом курился бессрочный костер у шаманской восьмигранной юрты. Волшебники варили в особом серебряном котле заговорные зелья для стрел, чтобы те находили на телах противников самые уязвимые места. Жрецы творили обряды отвода зла и раздавали желающим обереги. Кузнецы между делом ковали талисманы и охранные привески.

Воины ходили молиться к Матери Листвени. Поверх разноцветных бус и колец украшали нижние ветви великого древа крохотным жертвенным оружием. Каждый, стараясь углядеть солнечный луч сквозь ветвистую вязь, шептал сокровенную просьбу. Мать Земли Алахчина, живущая в сердцевине необъятного ствола, откликалась не на всякий отчаянный зов. Хорсун молился ей когда-то в свои юные весны. Знал: если от лиственницы повеет прохладой и гулкое эхо прокатится в корнях, значит, останешься жить. И не просто жить, а во славу победы…

Вся Элен с ее людьми, горами, аласами и озерами готовилась к войне. Лишь Диринг возбужденно раскачивал вздутые волны и подвывал с явным злорадством, издалека смердя тухлым зловонием. Ботуры донесли, что у обрыва в озере всплыли три странных шерстистых острова. Один воин, на свою беду, ткнул острой жердью в ближний остров. Отпрыгнуть не успел, как из прокола с жутким шипением и свистом вырвался фонтан тошнотворной жижи и окатил парня с головы до ног.

Кто-то предположил, что в Диринг из обваленного берега выпали мертвые Водяные быки. «Не к добру», – качали головами старцы. А на следующий день быки пропали. Наверное, утонули, выпустив ядовитый воздух.