Небесный почтальон Федя Булкин

– Как не плакали, Федя, плакали всем двором…

– А здесь есть этот Пенечка?

– Здесь-то нет, до того убило его, как дяде Грише фотоаппарат подарили…

Тетю Раю Чернавочкой звали. Фамилия их по отцу Черновы. Помнишь ты ее, они как-то к нам из Вологды с мужем своим приезжали?

– Неее…

– Да как же, Федь, неее?! Это же они Царь-Зайца тебе подарили тогда, а дядя Леня, муж ее, папе твоему спиннинг…

– Это тот, который в сарае стоит, с катушкой такой?

– Нет, тот, Федь, он свой забыл. Мы не брали. Думали, еще приедут они, заберут…

– И что, бабушка?

– Что, Федь, «что»?

– Не приехали?

– Да я ж тебе рассказывала же, дядя Леня, муж ее, рыбак был такой, из любой, Федь, луж-болота не вытянешь, и у нас пока жили, каждое утро с папой ходили они. А у нас тут, Федя, что? Одни карася. Так вот, дядя Леня все же взял, как дамбу спустили, сома… Килограмм на десять так точно, не меньше был сом. В твою ванночку воды тогда налили… Ты в ней, Федя, плавал туда-сюда, как мама купала тебя, а сом тот мордой с хвостом в края и уткнулся… Вся дача ходила смотреть… Господи боже, бедный дядя Леня, светлая ему память… Утонул он, Федь, по рыбалке и утонул, где-то пропали совсем на катере они на своем, переверхнулись. А сама она потом, тетя Рая-то, замуж вышла опять, за инженера, уехала на какой-то завод, дальше Вологды. Детей так и нет у ней, пишет: живем, квартиру им хорошую дали там, где-то на Севере… А что квартира, Федь, что квартира? Хоть сто комнат в ней, а когда без детей – порожним жизнь поездом…

– И что, бабушка?

– Что «что», Федь?

– Да сом-то тот, что в моей ванночке?

– А что сом?

– Как что? Съели?

– Уж не помню что… съели, наверное…

Столько лишнего всего помнит бабушка, а самое главное и забыла! Как сома ели на десять килограмм моей ванночки? Кто чистил его, вкусный был?

– Да, наверное, вкусный, Федь… А вот это Оленька с Семен Петровичем… Это угол барака нашего – видишь, Федь? – уж и жили!.. Это, Федь, сейчас тебе воду на месяц отключат горячую летом, и безобразие, а тогда…

– Что тогда?

– А вот ванну одну поставят чугунную, Федь, посреди общей кухни и дровами топят… А потом весь барак по очереди в одной воде моется. Детки сначала, потом мы, взрослые…

– Все в одной воде?

– Все в одной воде, как в одной беде, да с карболовым мылом…

А зато как праздновали… как пели…

– …Это Шуня с Павликом, дед их, Платон Алексеевич, смешно так «чяво» с «туды» говорил… без ноги с Японской еще, слепой совсем…

Он на всю саранчу барачную свистульки строгал, жалеечки. Выведут его Шуня с Павликом под нузды, а он сядет тут на приступочке, и строгат, строгат… так и помер… Так-то думали, задремал Платон, да Тузик завыл…

А бывает, спросят его: «Дед Платон, что строгаешь?» – «Приданое». – «Куды ж приданое?» – «Да ж туды…» – «Что ж свистульками-то, Платон?» – «А туды другим не берут». – «А свистульками, чёль, возьмут?» – «Так ведь я ж сюды…»

Говорил вот, Федь: как тут сорочонок свистнет в мою свистелочку, на том свете ангельчик, говорил, за мене заступит…

– А вот в тряпочке та, что в бархоточке, его трубочка?

– Его, да…

– Можно я о нем подудю?

– Папка тоже, Федь, твой, бывало, подкрадется сзади и: тюююююю! Аж дух перехватит…

* * *

– …А это Зинка, Зинка, Федя, смотри… Уж и злыдь была, Федь, она, уж и злыдь…

– А что, бабушка?

– Да всё, Федь, бумажки писала…

– Какие бумажки?

– Плохие, Федя, доносные…

– Шпионка фашистская?

– Хуже, Федя, своя, родная…

* * *

– А вот эта, красивая?

– Эта? Это Инна, она, Федь, потом с ума сошла… Да, красивая была. Черноглазая, прям цыганочка, а волосы… Как распустит, бывало, косу сплетать, так и искры, Федь, так и искры!.. Вышла замужем за военного. Такой тоже парень красавец был, лейтенант, летчик испытательный, заглядишься. Пара так пара, друг другу под стать. И вот родила она ему сына и младенчиком, Федь, заспала… Проснулась она, а он и не дышит…

– Как не дышит он, бабушка?

– Так. Ему, маленькому, много ли нужно? После родов она в горячке прижала чутку во сне, а он у ней и задохся… А она с ума оттого сошла, уж он ее, лейтенант-то тот, и по докторам, то-се, а она взяла, Федь, да в воду с моста…

– А он?

– А он уехал, Федя, потом, говорят, разбился при испытаниях…

– А вот это, видишь, Федь? Будка Тузика. Там теперь дома одни, дома да дома, ничего не узнаешь, господи, ничего…

– Я вот тоже, бабушка, совсем вот тут ничего-то не узнаю…

– А вот тут вот был спуск прям к реке… А вот Тузик с папой твоим, тетя Лена, Сашка их, дядя Саша наш, ты знаешь его, дипломант, заграницей ездят с женой. У них, Федя, восемь метров в бараке было тогда на их всех семерых, так и называли их «семь на восемь»… Семь на восемь! Уж не знаю, как спали там, утеснялись, а только и рояль, пианино стоял у них. И вот все бегают наши саранчисты и папка твой с Тузиком, кто где, кто на реку, кто куда. Один Сашка «чижика» целый день за роялем – тук-тук да тук-тук, одним пальчиком… Крышку с утра откинут ему, он на цыпочки встанет, еле клавиш дотянется, и – тук-тук, тук-тук… Потом ему лавочку кто-то сбил, повыше…