Небо и земля

Ему хотелось иногда сказать Лене о своей любви, но оба боялись предстоящего разговора, и однажды, после того как показалось Лене, что он хочет обнять её, она простилась неласково с Быковым и целых два дня сказывалась больной.

Однажды вечером гуляли по Невскому. На углу Конюшенной стояла толпа возле выставленного недавно для всеобщего обозрения сбитого немецкого «таубе». Они тоже подошли к аэроплану. Темные зловещие кресты на плоскостях самолета удивили Лену. Какой-то юноша в пилотке важно объяснял собравшейся публике устройство «таубе» и намеками говорил о собственных подвигах. Увидев невзначай георгиевские кресты летчика, он растерялся и отошел от самолета прыгающей быстрой походкой.

Самолет напомнил Лене о командировке Быкова.

Она строго посмотрела на Быкова и сказала совсем так же, как брат, морща высокий лоб:

— Я не буду встречаться с вами, пока вы не закончите своих дел.

Быков знал: с ней бесполезно спорить, и низко склонил голову.

— А когда освободитесь, приезжайте ко мне, попрощаемся, поговорим…

Странно, этот день был самым веселым изо всех проведенных в Петрограде. Быков много рассказывал о фронтовой жизни, и Лена слушала особенно внимательно, словно хотела запомнить каждое слово.

Прощаясь, она протянула руку в перчатке, тихо сказала:

— Помните наш уговор?

Это было её решением, а не уговором, но Быков покорно и тихо ответил:

— Помню. И уговора не нарушу. Но, извините, думать о вас буду ежеминутно.

Она, покраснев и не сказав ни слова, ушла.

Через два дня он поехал на завод. Пока шел от моста, встречал немало рабочих, помнивших его по давнишним временам, когда он работал тут сдатчиком. Они приветливо здоровались с ним, останавливались ненадолго, курили, рассказывали о заводских новостях, расспрашивали о фронте.

В кабинете директора Быков пережил несколько занятных минут. Когда он вошел в низкую комнату, заставленную шведскими шкафами и моделями самолетов, Хоботов стоял к нему спиной и о чем-то шептался с невысоким смуглым человеком. Обернувшись, он протянул руку к телефонному аппарату и вдруг, вскрикнув, бросился навстречу, словно хотел показать, что навсегда забыл о давней размолвке.

Хоботов был такой же, как и несколько лет назад, — гладко причесанный, чисто выбритый, только воротнички носил теперь не отложные, как прежде, а крахмальные, очень высокие, в которых тонула его короткая жирная шея.

— Меня уже известили, что ты приехал в Питер, — сказал Хоботов. — Только имей в виду: сегодня делами заниматься не буду. На сегодня ты мой пленник. Сейчас поедем обедать, вечером в гости, а уже завтра займемся делами.

Быкова не удивила заискивающая улыбка Хоботова. Летчик, только что вернувшийся с фронта, георгиевский кавалер, — он интересовал заводчика, видевшего воздушный бой только на картинках и не знавшего, как умирают люди в болотах, горах и перелесках далекого края.

— Поедем, дорогой, поедем! — ласково говорил Хоботов, похлопывая летчика по спине, и вызвал автомобиль.

В богатом ресторане, в отдельном кабинете, седой официант подал карточку, низко поклонился Хоботову, с уважением посмотрел на Быкова и, склонив книзу большую красивую голову, молча ждал приказаний важного гостя.

— Кваску принеси, Ибрагим, — строгим, но дружеским тоном, каким обыкновенно говорят со знакомыми официантами, сказал Хоботов. Официант понимающе кивнул головой. — А прочее по твоему выбору, — добавил он, отдал карточку и торопливо промолвил:

— Рад видеть тебя живым, здоровым. Ну, что же, рассказывай, как там, на фронте. Кто из старых знакомых с тобой? Из наших тертых калачей?

— Тентенников в одном отряде со мной.

— Кузьма? Да что ты говоришь! — радостно воскликнул Хоботов. — Смелый человек! Много обещал, право. Я, знаешь ли, думал, что он далеко пойдет. Но ошибся. Ей-богу, ошибся. Фантазии нет у него, а гонору много. Не хватало у Кузьки чего-то. А дельный мужик. Он и мотоциклист отличный. Однажды на треке так сиганул… А еще кто, кроме него?

— Победоносцев, Глеб Иванович.

— Фитюлька, — убежденно проговорил Хоботов. — Неосновательный человек. Ему ни за что везти не будет, хоть в последние годы перед войной он и прославился…

— Большой мой друг, — сразу ответил Быков. — Летчик хороший.

— Не спорю, но обаяния в нем нет такого, как в Тентенникове.

— Не тебе о боевых летчиках судить, — ответил Быков. — Мне лучше его знать — сам бывал вместе с Глебом в бою.

— О тебе говорят с восторгом, — заискивающе сказал Хоботов.

Хоть теперь роли их в жизни переменились, но Хоботов все чувствовал себя рядом с Быковым так же, как много лет назад на летном поле, и так же завидовал ему, как тогда, и так же побаивался, как прежде.

Они помолчали. Хоботов снова спросил:

— А еще кто? Ты прости, что я тебя расспрашиваю. Интересно, понимаешь ли. Я ведь всех почти летчиков русских знаю.

— Васильев еще с нами: душка-командир из дворянчиков.

— Васильев! — восторженно вскрикнул Хоботов. — Как же, знаю, знаю… Ловкач… — сказал он и постучал кулаком по столу. — Великий авантюрист…

— Помнишь, я с ним поссорился во время забастовки? Ты на меня тогда в большой обиде был.