Небо в алмазах (СИ)

Обрывки разговора Космоса и Саши уверяли Лизу в том, что часы полетели сумасшедшие, склочные. Радио работало без перерыва, новости доносились тревожные, а в головах Космоса и Лизы настойчиво звучали звуки «Лебединого озера», транслируемого по центральному телевидению с самого утра. Музыка из классического балета стала едва ли не главным символом происходящих событий, но действовала на нервы, как отборный раздражитель. Любой советский гражданин знал точно: если по телевизору неожиданно показывают знаменитый балет Чайковского, значит, жди траурных флагов. Но в этот раз поминальная песня использовалась вовсе не по своему конкретному назначению.

Черти знают, как колыхало Москву, и кто такие гэкачеписты, приказы которых с утра услышали все советские граждане, будто вместо гимна.

— Да что такое! Кабельный телик, твою мать, одно название… — Кос смотрел на голубой экран с недоумением, но верным пониманием того, что Москва отменяется на несколько дней, — леблядей они показывают, умно…

— Брось ты его, Космос, всё ясно, — Лиза искала свою телефонную книжку, где были записаны все московские номера. Обещала позвонить Валентине Анатольевне; мать Пчёлкина взяла с неё зарок, что она позвонит им сразу же, как окажется в квартире Ёлки. Но из-за того, что телефон аннексировал Кос, Лиза вынужденно прибавляла воспитавшей её тётке седых волос.

— Твою мать, что ничего не ясно!

— Там звонят в дверь, открой…

— Гелыч вырвался?

— Остальные не ожидаются…

— Встречай гостей, хозяйка!

— Теперь я на трубе, Кос!

Холмогорова принялась вспоминать номер телефона Пчёлкиных, надеясь, что их соединят без проволочек. Услышав на проводе суетливый голос тётки, она спешила заверить пожилую женщину в том, что, скорее, это она находится в беспокойстве за двух любопытных пенсионеров, их здоровье и беспечную старость. И, конечно же, за Витю, который целую неделю не показывался на глаза Павла Викторовича и Валентины Анатольевны.

— Лиза, слышишь меня! Никуда в своем Ленинграде не ходи, сиди дома! У нас такие страсти передают, я уж во двор боюсь выйти, Гавриловна всё болтает!

— Тёть Валь, не надо никого слушать! Дядя Паша денёк проживет без гаража, а Зое Гавриловне язык бы отрезать за то, что народ сплетнями стращает…

— Лизка, как не пугаться? Телевизор включила, а как умер кто! Не то война…

— Какая война, что ты?

— Не разберёшь, — как и любая женщина, посвятившая жизнь семье, в первую очередь Валентина Анатольевна думала о тех, кого воспитала. Если сын и племянница долго не появлялись перед её глазами, она постоянно накручивала себя, а от волнений за взрослых детей не спасёт привычная тяга к вязанию, — ладно, солнышко, береги себя! У нас сейчас другое самое главное…

— Обязательно, родная, — Лиза не могла быть уверенной в том, что родственнице станет легче, но решила не высказывать ей своих опасений, — обязательно…

Гела явился к друзьям, как голубь мира в суматошный час. Он не остался в офисе Рафаловича, куда не так давно перешёл в главные помощники, а был отправлен Леонидом к московским гостям. Как и Космос несколько часов назад, грузин взялся за пульт, пытаясь найти в телевизоре малую толику надежды на адекватность. Сплошная кутерьма во всех средствах массовой информации, заставившая шефа распустить всех сотрудников раньше времени, сменилась неуверенным обращением гэкачепистов, которых явно никто не хотел услышать. Подрагивающие ладони вице-президента, уверявшего, что глава государства находится «на лечении в Крыму», окончательно развеяло сомнения в том, что бывалые остатки влиятельной номенклатуры надолго задержат рычаги влияния при себе.

— Смотри, да у них все трясется, как у припадочных! — первым заметил Космос, когда в телевизоре появились виновники московского беспорядка — тот самый чрезвычайный комитет. — Чёрт дери, Гелыч, как хочешь! Пора на Исакиевскую, а то, мать вашу, откатимся на всех порах…

— Говорят, что танки везут со Пскова, — Сванадзе покручивал в ладонях свои тяжелые часы, безмолвно соглашаясь с Косом — усидеть на месте теперь было просто невозможно, — народ не спит, и мы не будем…

— Ключи от машины оставь, так пойдем, — в темпе вальса вставая с кресла, Холмогоров принимается за поиск пиджака, забытого где-то в прихожей, — Лиз, а ты закройся, не открывай никому, не нервируй дядю Коса!

— Правда, Лиз, может, мы скоро вернемся, — логичным было поддержать Космоса, что Гела и сделал, — в городе тихо, но я не уверен…

— Да вы издеваетесь? — за последние месяцы урожденная Павлова привыкла, что в ней все видят уязвимый субъект, сплотившись вокруг неё, как у писанной торбы. Не сказать, чтобы она поощряла такой порядок вещей. — Что мне с вами будет там?

— Лизка! — опережая любые слова жены, Космос, упрямо смотрит на Лизу, у которой, как всегда, свои причины пойти за ними. — Куда? Куда ты за нами пойдешь…

— А я одна здесь не останусь, — выхватывая из рук Гелы пульт от «Панасоника», Лиза нажимает на красную кнопку, и телевизор потухает, — неизвестность — хуже всего!