Небозём на колесе

Егерь Лыков сразу сказал, что все это караганда несусветная.

А потом, наливая заезжему за саженцами молодому леснику маленькую, ему и еще раз сам себе подтвердил:

– Вот то-то и оно, что караганда, понимаешь, враки. В действительности там бункер строят. Понял? Конец света скоро. Слыхал, на будущий год обещают, в июле, 5-го? Потому и строят, шакалы боязные. Помирать неохота, вот и копошатся на скорую руку. Только там свай не по три и не по пять вбивать надо. Сколько ни вобьешь – все одно в прорву канут. Дна там от начала не бывало: хлябь там что ни на есть утробная, реликтовая – в самую сердцевину опускается. Рано-поздно схавает топь постройку, не подавится. А ты закусывай, закусывай, не стесняйся. Рыжики – продукт вполне бесценный, золотой даже... А торф?! А ежели диверсант, гад, поджог подземный сварганит? Не знают они, что ли, как торф горит? Так гудит-полыхает в недрах, что руда плавится, и там, внизу, аж до самой середины огнь идет и наверх вместе... с этой, как его, с лавой плещет, извергается. Да ты не мечи, не мечи, на меня не смотри, тебе еще в дорогу собираться. Чуток отпил – и погодь, пока рассосется, организм слушай. В семьдесят втором – тебя тогда поди и не было, ты ж, говоришь, в позапрошлом из Лесного выпустился? Ага. Так тут под Шатурой такое было, страсть Господня прямо: танки, трактора под землю валом валились. Гусеничные машины, какие только были в округе, в лес пустили – думали огонь придавить, да куда там... Ползет на пузе, ползет, и тут – раз: плюх-хлюп, как канул. Они его давай цеплять под уздцы, тягать обратно – вроде технику спасать надобно, а там скоро и тянуть-то нечего – махина вся, как воск, течет, одно дуло наружу, и то уже – сопля, гнется и розовым светит... А на кой оно нужно, дуло-то?.. Ну, понятно, брат наш тогда, лесничий-егерь, под самую завязку натерпелся... Мы военных в центры очагов сопровождали. А как дойдем – мать честная, кругом огонь под ногами гудит, не уймется – шевелится, шатает. Вот и бросали все и давай бегом драпать, жизнь уносить. Сами бежим, а сердце в мотне колотится, – под ногами-то зыбко, как на льду весеннем... Так эти начальнички, говоришь, санаторий строят? Ну не ты, так все равно ведь болтают, что санаторий. Ну-ну, знаем мы эти профилактории-оратории, мать их за хвост барсучий... Я вот когда в сорок первом, осенью, пацаном, тебя моложе, в Куйбышев призвался, так, пока до фронта, объект один охранял наружно, наподобье вот этого. Ну и понял я тогда, какие у власти берлоги для работы-отдыха бывают. Ты только послушай. Поставили, значит, в городе, в самом центре, здание. Четыре этажа, оцинкованная кровля, отделка, все как полагается для канцелярского помещения. Но никто еще не заезжает. Стоит, пустое, месяц, два – ну, думаю, не до переездов: война идет. А потом смекнул. Во дворе там, за забором, нужник стоял, будочка метр на метр и на два. Вот я и приметил через щелку, догадался. Утром туда заходит человек, рабочий. И не выходит, там сидит. Через пять минут другой по нужде отправляется. Ну, думаю, ладно, вдвоем там еще куда ни шло, а вот третий и четвертый сейчас заходят, они-то там каким образом всем скопом справятся?! Вот так-то, малый. Так я их и разгадал. Сорок человек в эту будочку утром влезли и только вечером поздно отвалили. А им навстречу еще столько же – меняются, значит, на сменках. Ну и я потом скоро сменился. И что удивительно, ни кучки земли, или хотя бы инструмент какой, с собой на поверхность не брали. А куда там землю девать – тайна. Жрали они ее, что ли? После, конечно, смекнул я – когда заявили, что правительство из Москвы в Самару переводить будут, что бункер там для Сталина строили. А бункер – это тебе не метро. Бункер это, так сказать, сразу четыре метра. Вот оно как, а ты говоришь – самолеты-перелеты, понимаешь.

Глава 8. Пребывание