Нечестивицы

Как только я добралась до моей кельи, сразу же умылась и вымыла ноги водой из ручья безумия, которую служанки приносят каждый день. Она отличается от воды, которую пьём мы и сверчки. Пьём росистую влагу, которую Сестра-Настоятельница собирает своими перевернутыми пирамидками. Она не позволяет нам их видеть, они находятся под охраной. Говорят, что пирамидки эти стеклянные и что роса концентрируется на их стенках и таким образом накапливается, а оттуда стекает в ведро, которое стоит в углублении. Некоторые утверждают, что пирамидки сделаны из ткани и система в действительности гораздо сложнее. Другие говорят (шепчут), что всё это выдумки и что мы пьём воду только из ручья безумия. Вот почему, мол, некоторые среди нас безумны или умственно отсталые, как Мариэль, и среди избранных нет одарённых, они не какие-то особенные, а просто невменяемые. Я-то знаю, почему они так говорят.

Однажды, давным-давно, мы решили (без ведома Сестры-Настоятельницы) искупаться в ручье безумия. День выдался жаркий, солнце обжигало нам кожу, и наша группка отправилась охладиться. Я лишь окунула ноги и смочила волосы на голове, а вот некоторые рискнули погрузиться в воду. Поскольку ручей мелкий, они расположились так, чтобы вода текла по телу, принося прохладу. И тут Каталина совершила ошибку, открыв рот. Когда они вышли из ручья и мы стали обсыхать, она обхватила голову руками. Сначала не произносила ни слова, а только сжимала голову и хлопала ресницами. Купаться в ручье безумия нам запрещено, и мы должны были вернуться до того, как кто-нибудь нас обнаружит, поэтому я встала и встряхнула её, чтобы она пришла в себя. Наконец она заговорила: «Мои мысли кишат пауками. Я ощущаю кончики их лапок, они вроде горячих булавок, которые очень медленно вонзаются в мой мозг». Она не кричала, говоря это, а просто повторяла, пока не потеряла сознание. Теперь никто не утверждает, что нам дают пить воду из ручья безумия, – Сестра-Настоятельница лично взялась за искоренение таких слухов. А ещё она не позволяет нам увидеть сверчков, которых мы благодарно и смиренно поглощаем. Мы их не видим, но слышим издаваемый ими звук – незаглушаемый стрекот, пронзительный, резкий, пронизывающий нас насквозь.

Я посмотрела на стакан с водой на столе. Свет свечи был слабым, но мне показалось, что я вижу в воде необычное движение, словно что-то живущее внутри.

(Неужели эта вода из ручья безумия?

Не сошла ли я с ума?

Помешалась?

Стала слабоумной?)

Перед тем как лечь в постель и заснуть на несколько минут, я вспомнила о кварце в кармане моей туники. Вытащила его и увидела, что это чёрный непрозрачный камень. И с трудом сдержала возглас ярости.

Жестокая, коварная Лурдес подменила его, когда оставила Младшую Святую в Башне Безмолвия. До сих пор не пойму, как я сглупила, как проявила такую наивность. Ведь Лурдес не могла допустить, чтобы подобное сокровище застряло в руках трупа.

Мне захотелось убить её, я хочу её убить. Мне хочется связать её, избить, уничтожить,

я хочу лизнуть её, раздеть, пытать, я хочу убить её, убить, убить.

Хочу…

* * *

Мама говорила, что у неё никогда не выдавался хороший год. И что последними, кто познал хоть какое-то благополучие, были её прабабушка и прадедушка. А ей выпало жить в условиях экологических катастроф, которые усугублялись день ото дня. «Но мы с тобой, – говорила она, – по крайней мере пока можем прокормить себя, спокойно жить в своём доме, где под крышей гнездятся ласточки». Мама верила, что ласточки прилетают только в счастливые дома. «Откуда они это знают, мама? Как отличают счастливый дом от несчастливого?» – «Дело в том, что счастливые люди излучают сияние, которое распространяется и пронизывает всё вокруг». – «Что означает “пронизывать”?» – «Свет сливается с тем, к чему он прикасается. И ласточки видят его».

Но должно быть, я идеализирую свои воспоминания.

Вероятно, это выдумки, в которые мне хочется верить. Моя мать позволила себе умереть на кухонном полу – от голода, печали, истощения. И я не виню её за то, что она бросила меня.

А в Обители Священного Братства ласточек нет. И мы не различаем времена года, за неделю можем прожить все четыре сезона сразу, один пронизывает другой, они саморазрушаются, зимний холод замораживает весенний день, жара растапливает осенний покой, и все они обрамлены пронзительной тишиной, распространяющейся всё быстрее и быстрее. Тишиной птиц, которые уже почти не поют.