Нечестивицы

За завтраком Сестра-Настоятельница не произнесла ни слова. Она наблюдала за нами со своего стула. Её хлыст спокойно лежал на полу. Казалось, она наслаждается зрелищем. Лурдес и её прислужницы молчали, опустив головы, чтобы мы не видели их опухших глаз и перекошенных ртов. Но мы заметили последствия нападения, а также стыд, гнев и замешательство пострадавших. Так им и надо. Они прятали руки и морщились от боли.

Лусия появилась вовремя и села рядом со мной. Она выглядела абсолютно чистой, без следов прогулки среди деревьев по земле, и не вспотевшей от утреннего солнца. А также без следов каких-либо укусов. Служанки подали нам завтрак, а затем поднесли чашку Сестре-Настоятельнице. Выглядело это странно, ведь в нашем присутствии она не ела и не пила. С чашкой в руке Сестра-Настоятельница встала и подошла к Лусии. Поставила чашку на стол рядом с миской с мягкой смесью, похожей по вкусу на сверчков, которую мы ели по утрам. Сестра-Настоятельница помолчала, устремив взор на Лусию, а после на секунду коснулась её плеча.

Я вдохнула аромат кофе. Лусия взяла чашку, понюхала напиток, но прежде, чем сделать первый глоток, долго смотрела на Лурдес, не произнося ни слова.

Я почувствовала удовольствие, видя поражение Лурдес. Я почувствовала…

* * *

Я почувствовала желание снова разреветься. Но сдержалась, потому что нельзя же плакать в присутствии торжествующей Лусии и при Лурдес на грани нервного срыва, который она пыталась скрыть и сдержать. Но я-то знала её достаточно, чтобы понять: сжатые губы, побелевшие кулаки, остекленевшие глаза – проявление ярости, сейчас изнутри её сжигает огненный дракон. Я тоже скрыла желание расплакаться и улыбнулась, потому что мысленно видела только Цирцею. Нет, я не заплакала, не там же лить слёзы, я не собиралась показывать им своё личное несчастье, свою внутреннюю боль. Не им же, пострадавшим, обиженным, отравленным ядом ос.

* * *

Цирцея, моя Цирцея. Моя волшебница. Первое, что я увидела, были её глаза. Она была так же испугана, как и я, это читалось в тех двух безграничных вселенных, которые смотрели на меня, не моргая. Я подумала, что она попытается напасть, и поэтому выхватила свой нож. Я не хотела ни напугать, ни ранить её, у меня просто не было для этого сил. Я устала скрываться, уже несколько дней брела, удаляясь от города и взрослых-убийц, мне было холодно, хотелось пить, есть и всего лишь поспать в этом заброшенном здании, в разрушенном соборе с разбитыми витражами и сломанными ветвями сухих деревьев, которые давно перестали расти.

Не сводя глаз с Цирцеи, направив нож прямо ей в голову, я медленно, стараясь не споткнуться об обломки на полу, приблизилась к исповедальне – миниатюрной копии того, чем был этот собор. Никогда прежде я не заходила в подобное здание, но знала разницу между часовней, церковью и собором. Моя мать показывала мне книги по готической архитектуре. Ей нравились грани, декоративные башенки, шпили, лепнина. В книгах были изображения зданий, которых уже нет. Собор Парижской Богоматери сгорел, Шартрский собор был разграблен и разрушен во время многочисленных войн, Вестминстерское аббатство и Йоркский собор находятся под водой, как и всё, что когда-то было Соединённым Королевством. Моя мама прикасалась к картинкам в книгах, снова и снова задавая вопрос: как может исчезнуть нечто настолько прекрасное?

Я открыла дверь исповедальни и села на скамью с грязной, но удобной подушкой. Отсюда можно было подглядывать за Цирцеей, следить за ней сквозь щели в резной деревянной двери, которую я аккуратно прикрыла. Цирцея тоже не пыталась напасть на меня, просто долго и недоверчиво глядела, пока в какой-то момент каждая из нас не заснула на своём наблюдательном посту.

На следующий день, едва проснувшись, я медленно открыла дверь и увидела, что Цирцея не сводит с меня глаз. Я спросила себя: почему она не сбежала, что удерживает её в этом месте? Уж не моё ли вторжение в её дом? Должна ли я почувствовать себя злоумышленницей? Всё мое тело болело от усталости, холода и голода. Я скучала по детям-тарантулам, моей маленькой семье пираний, я привыкла выживать вместе с ними, мне нужен был их тихий смех, нужны были стратегии Улисеса – прирождённого вожака, которым мы восхищались и которого любили. Он был ненамного крупнее остальных, но знал основы выживания. Его мать и отец, участвовавшие в войнах за воду, хорошо обучили его. Когда я спросила Улисеса, что он знает о тех войнах, он ответил, что немногое и что его мать не хотела об этом говорить, потому что там погибли люди, которых она любила. Отец тоже ничего ему не рассказывал. Когда Улисес поинтересовался у матери, убивала ли она кого-нибудь, какого-то врага, то она долго молча смотрела на него и Улисес заметил, как напряглись её глаза в попытке сдержать слёзы. «Там не было врагов, Улисес, а только люди, пытавшиеся выжить, люди, умиравшие от жажды и голода». Никто из нас не осмелился спросить Улисеса, что случилось с его матерью и отцом, где они сейчас, так как, закончив говорить, он опустил голову, вздохнул и пошёл спать.