Нечестивый Консульт

– Ты права, Эсми. Я – чудовище. Но я чудовище, в котором нуждается Мир. А наш сын…

– Заткнись! Замолчи!

– Наш сын – лишь ещё одна форма мерзости.

Вопль его матери вознёсся ввысь, пронзив ночную тишину. Нечто любящее. Нечто подлинное и искреннее – отточенное лезвие надежды.

И сломленный, разбитый мальчик лежал, едва дыша и наблюдая.

Готовясь к тому, что сейчас его мать тоже разобьётся вдребезги.

* * *

Изнеможение первой настигло маму, и теперь лишь отец остался сидеть перед угасающим костром. Анасуримбор Келлхус, Святой Аспект-Император Трёх Морей. Он перенёс их – мешки из плоти, источающие каждый свою долю ужаса, ярости и горя – уже более чем на дюжину горизонтов от Момемна. Отец сидел, скрестив ноги так, что его шёлковые одеяния, измаранные кровавыми пятнами, напоминавшими нечто вроде карты с разбросанными в случайном порядке островами и континентами, растянулись меж его коленей. Отсветы костра превратили складки одежды на его локтях и плечах в какие-то сияющие крючья. Один из декапитантов лежал, заслоняя другого, и было отчётливо видно, что испытующий взгляд и выражение его чудовищного лица, обтянутого чёрной, напоминавшей пергамент кожей, в точности повторяет неумолимые черты отца, взиравшего прямо на Кельмомаса и прекрасно знавшего, что мальчик лишь притворяется, что спит.

– Ты лежишь, изображая из себя побеждённого, – молвил отец голосом ни нежным и ни суровым, – не потому, что побеждён, но потому, что победа нуждается во внешних проявлениях лишь тогда, когда этого требует необходимость. Ты притворяешься неспособным пошевелиться, считая, что это соответствует твоему возрасту и соразмерно тому бедствию, что обрушилось на тебя.

Он собирается убить нас! Беги! Спасайся!

Маленький мальчик лежал так же неподвижно, как тогда, когда он шпионил за нариндаром. В нещадной хватке Анасуримбора Келлхуса всё было подобным яичной скорлупе – будь то города, души или его собственные младшие сыновья. Не было необходимости вникать в его замыслы, чтобы понимать смертоносных последствий попытки им воспрепятствовать.

– От кого-то вроде меня сбежать не получится, – сказал отец, в глазах Аспект-Императора, будто заменяя ту ярость, что должна была бы звучать в его голосе, плясали отблески пламени.

– Ты собираешься убить меня? – наконец спросил Кельмомас. Пока что ему ещё разрешено говорить, понимал он.

– Нет.

Он лжёт! Лжёт!

– Но почему? – прохрипел Кельмомас с обжигающей злобой во взгляде и голосе. – Почему нет?

– Потому, что это убьёт твою мать.

Ответ Телиопы – и её же ошибка.

– Она хочет, чтобы я умер.

Аспект-Император покачал головой.

– Это я хочу, чтобы ты умер. А твоя мать… она хочет, чтобы умер я. Она винит меня в том, что ты сделал.

Видишь! Видишь! Я говорил тебе!

– Просто она знает, что я и в самом деле её люб…

– Нет, – сказал отец, не повышая голоса и не меняя тона, но при этом легко перебивая сына, – она попросту видит лишь твою наружность, лишь малую толику тебя и путает это с невинностью и любовью.

Ярость охватила имперского принца, заставив его вскочить на ноги.

– Я люблю её! Люблю! Люблю!

Отец слегка моргнул, или ему лишь так показалось.

– Некоторые души расколоты так сильно, что почитают себя цельными, – сказал он, – и чем ущербнее они – тем более совершенными себя считают.

– И что же, я так сильно расколот?

Будучи почти неподвижным, его отец казался исполином, левиафаном, свернувшимся, сжавшимся и уместившимся в теле и сердце смертного.

– Ты самый ущербный из моих детей.

Мальчик задрожал, подавив крик.

– И как ты собираешься поступить со мной? – сумел, наконец, выдавить он.

– Так, как пожелает твоя мать.

Взгляд мальчика метнулся к императрице, свернувшейся слева от отца в поросли трав и в утончённой роскоши своих нарядов казавшейся трогательно жалкой… Почему? Почему такой человек, как его отец, связывает свою жизнь с душой настолько слабой?

– Мне стоит бояться?

Костёр постепенно угасал, превращаясь в кучку золотящихся углей. Вокруг расстилались кепалорские степи – безликие и блёклые, словно труп Мира, простёршийся в свете Гвоздя Небес.

– Страх, – молвил его ужасающий отец, – это то, что ты никогда не умел контролировать.

Кельмомас поник, опустившись на сухой ковёр из колючих степных трав, в мыслях его ныл и визжал его проклятый брат, канюча и требуя, чтобы он прямо сейчас ускользнул, просочился в глубину окружавшей их ночи и жил далее в этом мире – более диком, но и более надёжном. Жил, словно зверь среди других зверей, освободившись как от чистого, ни с чем несравнимого ужаса, которым был его отец, так и от той идиотской кабалы, в которую его ввергала потребность в любви собственной матери.

Беги же! Прочь отсюда! Спасайся!

Но Святой Аспект-Император видел всё, взгляд его промерял горизонты и миры. Оцепенение, какого Кельмомас ещё никогда за все свои восемь лет не испытывал, объяло его, охватило его члены, овладело телом настолько, что он, казалось, стал таким же неподвижным, как холодная земля, к которой он прижимался, – чем-то, лишь немногим большим, нежели ещё один комок безжизненной глины.

Наконец, он осознал, что это отчаяние.

* * *