Неделя приключений

— Тогда садитесь, — сказал мальчишка, не обнаружив ни малейших признаков удивления или беспокойства. Можно было подумать, будто всю жизнь он только тем и занимался, что беседовал с искателями сокровищ.

Витька заглянул в котелок. В ноздри ударил вкусный запах разваренной рыбы.

— Уха?

— Уха.

— Уху, её уметь надо, понял?

— Как не понять… Может, поучишь?

— Не, у тебя всё правильно. Цыкнул бы ухи-то…

Хозяин костра тонко усмехнулся.

— Да ведь я у вас в плену. Чай, сами возьмёте!

Витька, изнемогая от прилива аппетита, подсел к новому знакомому, льстиво заговорил:

— Ты знаешь… ты не обижайся. А Спартака не слушай. Он немного чудной.

Федька (а это был он) добродушно кивнул.

— Ладно. Оно, конечно, хорошо, что немножко. Бывают совсем чудные, ну тех в психбольницу кладут. А ухи мне, ясно, не жалко. Только посудина на всю компанию маловата.

Уху перелили в котелок Спартака, добавили воды и подсыпали пшена из запасов экспедиции. Друзья расселись вокруг костра. Густой ивняк прижал его к самому берегу, поэтому было тесно. Сёмке даже ноги пришлось свесить с обрыва. Федька назвал себя, и Спартак, как полагается исследователю, попытался выяснить образ жизни коренного населения.

— Ты, значит, рыбным промыслом занимаешься?

— Ловлю помаленьку.

— Видно, тут все туземцы рыболовы?

— Зачем же? Это я так. А вообще-то здешние туземцы — хлебопашцы.

— Ага, значит население оседлое?

Федька внимательно посмотрел собеседнику в глаза.

— А ты сам-то откуда? Случаем, не с Луны?

— На Луне люди не живут, нет атмосферы, — убеждённо сказал Спартак.

Федька задрал голову, как бы желая проверить истинность его слов. Но луны не было. Федька ожесточённо сплюнул — таких чудаков ему ещё не приходилось встречать. Спартак деловито спросил:

— Ликино далеко?

— Версты четыре.

— А остров Страха? Координаты знаешь?

— Координаты не знаю, а остров вот он, прямо напротив. Только он без всякого страха. Просто Марфин остров. Вы же приплыли оттуда.

— А! Значит, мы были на острове?

— Ну да.

— Так это же и есть остров Страха и никакой не Марфин. Теперь понятно, почему нам было страшно…

— Чего же вы испугались при двух-то наганах? — усмехнулся Федька. — Лягушек, что ли?

— Не знаю. Кто-то хохотал, и голова выглядывала.

— Просто эхо, — небрежно сказал Витька, — да мы вовсе и не испугались…

Федька поворошил палкой хворост в костре, прищурил глаза так, что зрачки совсем пропали, склонил голову на плечо и тихо сказал:

— А ведь это не эхо.

Воцарилось выжидательное молчание. Ребята чувствовали: сейчас Федька расскажет что-нибудь ужасное. Сёмка даже дыхание задержал. Федька, как видно, был опытным рассказчиком. Он не торопился — дал слушателям время прочувствовать таинственный смысл своих слов, поразмыслить над их разгадкой, вдоволь пофантазировать. И когда ожидание, насыщенное, как грозовая туча электричеством, нетерпеливым мальчишеским любопытством, достигло наивысшего накала, Федька сказал:

— Это леший.

— Леший?

— Врёшь!

— Леших не бывает!

— Бабьи сказки.

Федька терпеливо дождался, когда реплики умолкли, и со спокойной уверенностью человека, довольно повидавшего на своем веку, сказал:

— Может, в других местах и не бывает, а у нас бывает. Жил у нас в деревне Варяга. Это мужика так прозвали, потому что он был самый сильный во всей округе. Вот один раз косил он в лугах, на том берегу… Вы ведь оттуда эхо-то слышали?

— Оттуда.

— Ну вот, с того берега, значит, с лугов. Так вот кончил Варяга косить и пошёл домой. Время было обеденное, близ двенадцати часов. А это, знаете, какое время? Неурошное. В двенадцать часов дня ли, ночи ли может всякая чертовщина человеку показаться. Вот идёт он, песенку напевает. Доходит до леса, деревня уже недалеко, за поворотом, там вброд переходят. Весело ему что-то стало. Как он закричит: «Го-го-го-го-го-го!» Вдруг рядом за кустиками вроде как эхо, только ещё громче: «Го-го-го-го-го-го!..» Остановился Варяга — что такое? Жутко ему сделалось. Видит, из-за кустов поднимается детина ростом вровень с лесом, весь в рубище и с огромной косой на плече. Варягу чуть кондрашка не хватил — как встал, так с места сдвинуться не может. Только и сказал: «Ивашка, ты?» А Ивашкой-то лешего зовут. «Я, — отвечает этот детина. — Хорошо, — говорит, — ты орёшь, Варяга. В самый бы тебе раз в лесу шуметь, людей губить. Устал я один-то». И тянет к нему, к Варяге, значит, ручищу-то свою, вот-вот за шиворот ухватит. А ручища у него какая! Ладони с хороший стол, а кулаки по самовару. И все рыжей шерстью обросли, а на пальцах когти, каждый — с целую косу. Вот, значит, тянет он к Варяге этакую ручищу…

Федька перевёл дух. Ребята глаз с него не сводили. Выражение их лиц то и дело менялось, повторяя мимику подвижного Федькиного лица в зависимости от смысла рассказа, то весёлого, то настороженного, то испуганного, то свирепого.